Цесаревна. Екатерина Великая
Шрифт:
Лицо Кардель краснеет от злости. Она с треском захлопывает окно и с сердцем говорит:
– Вы слушаете не то, что надо. Вам надо слушать Корнеля, вы слушаете мужицкие песни!
Декламация продолжается, но мысли Софии далеки от Корнеля. Русская песня несёт их куда–то в далёкие холодные просторы громадной России.
III
Княжеский двор был беден. По вечерам, к ужину, подавали только рыбу с картофелем, но тон двора старательно поддерживали. По воскресеньям, перед тем как идти в кирку, устраивался «выход». В зале собирались все служащие в замке с жёнами и детьми, офицеры Ангальт–Цербстского
Нужны были деньги, нужны были связи. Об этом больше всего заботилась герцогиня Иоганна–Елизавета. Герцог был равнодушен ко всему, что не касалось его полка, и благоговел перед прусским королём.
Когда девочка стала подрастать, мать начала возить её на поклоны к родственникам. Они ездили в Цербст, Гамбург и Брауншвейг. В тяжёлой карете, а зимою в санях возком они тащились по грубым каменным мостовым, вязли в грязи осенней распутицы, ночевали в дымных крестьянских избах или останавливались в холодных покоях помещичьих замков.
София привыкала видеть людей, и люди её интересовали. Она была не по летам развита. Она быстро подмечала что–нибудь в людях и потом поражала мадемуазель Кардель своими острыми замечаниями.
– Oh, Inre Hoheit, [13] – говорила госпожа Кардель герцогине Иоганне. – Фике слушает одно, а разумеет другое. Она – «esprit gauche»… Себе на уме.
Софии было одиннадцать лет, когда епископ Любекский, опекун Голштинского принца Петра–Ульриха, пригласил к себе всех членов Голштинской фамилии, чтобы представить им своего воспитанника.
13
О, Ваше Высочество (нем.)
Герцогиня Иоганна поехала в Любек с Софией. Дорогой она рассказала дочери, что принц Ульрих – родной племянник тёти Елизаветы Петровны, сын её старшей сестры Анны Петровны, дочери Петра Великого, и законный наследник русского престола.
Было много народа, и был парадный, чинный, скучный и длинный обед с официальными тостами и криками «виват».
Софию представили двенадцатилетнему мальчику в белом офицерском кафтане при шпаге, очень тонкому, с узкими плечами и широким тазом. У него были продолговатые, сонные глаза, полуприкрытые веками. Он равнодушно посмотрел на красивую девочку. Он держался с вычурно–солдатской выправкой и почти всё время молчал.
В гостиной, где София сидела с матерью и любекскими дамами, она наслушалась отзывов об этом мальчике.
«Урод»… «Чертёнок»… «Совсем ещё мальчишка, а напивается с лакеями»… «Упрям и вспыльчив»… «Живого нрава»… «Болезненного сложения и слабого здоровья»…
Софии было жаль его. Из всего большого общества, которое София видела в первый раз, только он один остался в её памяти со странным взглядом загадочных глаз, с подёргиванием узкими плечами и деревянной походкой марширующего гренадера.
Над этим мальчиком висела российская корона.
Софии
Бевернская принцесса Марианна просила ей погадать. Каноник смотрел на её руку и, шутя, говорил всякий вздор о счастливом браке, о том, что у неё будет много детей, о шаловливом её характере, о любви к танцам.
– Погадайте мне, – сказала София, когда каноник закончил.
– И правда, Менгден, посмотрите–ка, что ожидает мою дочь, – сказала герцогиня Иоганна.
София протянула канонику маленькую длинную руку, тот взял её, посмотрел, стал внимательнее вглядываться, стал серьёзен, начал сличать линии рук правой и левой и задумался. Он бросил Софиины руки и подошёл к герцогине Иоганне.
– На голове вашей дочери, – в упор глядя в глаза принцессе, сказал он, – я вижу короны. По крайней мере три!..
– Шутите, – дрогнувшим голосом прошептала Иоганна.
– Не сомневайтесь, Ваше Высочество.
Этою же зимою, как и всегда, отец Софии поехал в Берлин с докладом королю Фридриху. На семейном совете было решено взять и девочку, чтобы показать её королю.
София помнит хмурый, печальный день. Свинцово–серые тучи низко нависли над городом. На каменных мостовых лежал рыхлый, тающий снег, и тяжело тащилась по нему высокая придворная карета. В три часа было так темно, что по улицам бегали фонарщики и зажигали высокие круглые фонари. В их тусклом свете тяжёлыми и мрачными казались громады тёмных дворцов.
Отец ввёл Софию в большой, холодный и мрачный кабинет. Свечи, горевшие на столе, не могли разогнать сумрака. В глубоком кресле сидел худощавый человек в белом гладком парике, с такими знакомыми по портрету острыми, большими, слегка навыкате серыми глазами. Он приподнялся и хриплым голосом сказал:
– А ну!.. Покажи!.. Покажи!..
София так много слышала дома о короле Фридрихе, так привыкла благоговеть перед ним, что теперь была взволнована и, трепещущая, с дрожащими коленями медленно подошла к королю и подала ему обе руки. Король обнял её и притянул к себе. София ощутила крепкий запах табака и опустила глаза перед молодым острым взглядом прусского короля.
– Хороша!.. Очень хороша!.. Куколка… Глазки умные и смелые… В мать… Ростом маловата… Ну, ничего…
Король освободил Софию из своих объятий, отодвинул от себя и взялся за трубку. Красный огонёк вспыхнул возле Софии, трубка засипела, и лицо короля окуталось сизым табачным дымом.
Король повернул голову в сторону родителей Софии и говорил сам с собою.
– Вот оно где, решение вопроса… Надо сломить Бестужева… Всё вздор!.. Теперь, когда на престоле «царь–девица» Елизавета… Да вот оно, по–моему… Молодец девка!.. По–солдатски!.. По–петровски!.. Пришла и взяла… Петра–Ульриха на саксонской?.. Вздор!.. Какая чепуха!.. К чертям! Мардефельд мне пишет из Петербурга… Планы… Что он понимает? Не такая она. Она кровь свою бережёт… Что ей саксонская? Ну, спасибо, что привёл… О делах – завтра… Славная девочка, твоя Фике… Ну, будь умницей!