Цесаревна. Екатерина Великая
Шрифт:
— Обещаю все приказания вашего величества исполнить точно и неизменно.
— А теперь покиньте меня все… Хочу быть одна… Надо все обдумать.
Оставшись одна, государыня лежала в крайней сосредоточенности. Кто знал ее близко — знал — она «преодолевала страх смерти рассуждением».
Вечером опять около ее постели собрались все близкие, и государыня так спокойно, как будто это касалось кого–то другого, отдала все распоряжения о своем погребении.
25 декабря, в 4 с половиной часа пополудни, когда стала зимняя ночь и только–только начали зажигать на набережной фонари, императрица Елизавета
Великий князь с великой княгиней, граф Разумовский и врачи были в это время у постели умирающей. В соседние залы были созваны сенаторы, высшие сановники.
Когда Елизавета Петровна с последним вздохом закрыла навеки глаза, запертые двери в ее опочивальню были растворены настежь, и старший сенатор князь Трубецкой объявил на весь притихший зал:
— Государыня императрица Елизавета Петровна в Бозе почила.
Тихий шорох пронесся по зале. В группе иностранных представителей шептались:
— Его величество случай пришел на выручку королю Фридриху в последнюю минуту.
Никто не сомневался, что со смертью государыни, кончилась и война с пруссаками.
Рыдания и плач раздались в зале. Великий князь вышел из опочивальни умершей и, прямой и суровый, не отвечая на низкие поклоны, ни на кого не глядя, прошел в домовую церковь. Великая княгиня осталась при теле императрицы и заперла двери в приемную. Врачи стали готовить тело государыни для выставления его народу.
Через три часа двери покоев государыни были снова раскрыты настежь. Собравшемуся к этому времени народу было разрешено поклониться государыне. Чины двора, сенаторы и академики потянулись в опочивальню, где на постели, среди свежих цветов, между вазонов с гиацинтами, которые любила государыня, лежало прибранное ее тело. Опавшие щеки были слегка подкрашены, посиневшие маленькие губы таили скорбную усмешку, и в колыхающемся пламени свечей дрожали тени черных ресниц. Великая княгиня сумела мертвой государыне вернуть ее былую красоту и прелесть женского обаяния. Вся в черном и в длинной черной траурной вуали, она стояла в головах, устремив печальный взгляд на лицо почившей.
Один за одним выходили в аванзалу поклонившиеся покойнице. Академик Ломоносов вышел последним. Его большое помятое лицо было заплакано. Глаза в красных, набухших слезами веках горели огнем вдохновения. Он остановился в дверях, протянул руку к смертному одру и медленно, слово за словом, стал бросать во внезапно притихшую залу свое последнее прощание:
— Се Елизавета!.. Петра Великого великая дщерь… благочестивая… щедрая… мужественная, великодушная, всемилостивейшая… самодержица… моя избавительница, защитница… просветительница… слава моя, вознесшая славу мою… во гроб снисходит!.. Рыдайте, области, насладившиеся кроткой ее державой, в слезы обратитесь, великие мои моря и реки!.. Все верные мои чада, к Богу возопийте!..
Он зарыдал. Ему рыданиями ответила толпа.
— Упокой Спасе в вере к Тебе представльшуюся. И царствия твоего сопричастницу сотвори, на Тя — бо упование возложи, человеколюбе… — Ломоносов опустился на колени, припадая к полу в долгом земном поклоне.
Блестящее и красивое царствование дочери Петра Великого было окончено.
XIX
Четыре года Рита Ранцева с племянницами
«О, людская тщета!..» На доске четко мелом было выведено немецкими буквами:
«Госпожа Ранцева и принцессы Августа и Елизавета Таракановы».
«Хороши принцессы, — думала Рита. — Козацкие дети…» Но, памятуя просьбу Разумовского и слова императрицы, держала и воспитывала девочек, как принцесс.
28 декабря 1762 года Рита была разбужена медленным и глубоким погребальным звоном. Начали в православном соборе, отозвались на колокольне лютеранской кирки, потом зазвонило било католического костела.
«Бам, бам… бам–бен–бам… бен–бан–бам…», — плыло и разливалось над городом.
Из «С. — Петербургских ведомостей», с опозданием приходивших в Ригу, Рита знала о болезни государыни. Но последний бюллетень от 17 декабря был очень благоприятный. Императрица поправлялась. Она была не так стара… Впрочем, звон мог быть и по другой причине — могли быть погребения чинов русской армии, ежедневно десятками умиравших в рижских больницах. Смущала лишь слишком большая торжественность перезвона. Он усилился, стал менее печален, еще более внушителен и торжествен. Рита взяла девочек и пошла к православному собору.
На улицах было полно народа. С моря дул теплый ветер. Зима была гнилая. Снег таял.
От знакомых немцев Рита узнала: императрица Елизавета Петровна скончалась, на престол вступил император Петр Федорович. В соборе было тесно. Впереди в расшитых золотом кафтанах стояли чины штаба царевича Грузинского, заведовавшего армейским тылом, и командиры и офицеры формировавшихся в Риге батальонов.
Трезвон умолк. На амвон вышли священники, и старший из них протоиерей рижского собора прочитал форму клятвенного обещания, которое приглашались все верноподданные приносить и подписывать с восьми часов утра.
Искушенная в придворной политической игре, Рита внимательно слушала слова присяги:
«Клянусь… его императорскому величеству… и по нем по самодержавной его величества императорской власти и по высочайшей его воле избираемым и определяемым наследникам… верным подданным быть…»
Опять, как в те страшные дни, когда скончалась императрица Анна Иоанновна, будущее оставалось темным и неизвестным. Как тогда были обойдены родители императора Иоанна Антоновича, так теперь ни слова не говорилось о малолетнем наследнике Павле Петровиче и о его матери императрице Екатерине Алексеевне.
Новое царствование начиналось с какого–то страшного внутреннего семейного надрыва в императорской семье, и Рита, может быть одна из немногих, почувствовала его.
Начался молебен. Дьякон взмахнул орарем и, справляясь по написанному листочку, возглашал:
— О благочестивейшей, великой государыне нашей императрице Екатерине Алексеевне и о благоверном государе цесаревиче и великом князе Павле Петровиче…
Петр III был верен себе: наследника по нем не было. Наследником мог быть кто угодно, кого он назначит…