Цесаревна
Шрифт:
Она подходила к продолговатому зеркалу в драгоценной золотой оправе с самоцветными камнями, увенчанному короной, стоявшему на ее туалетном столе. Она то наклоняла его, то выпрямляла, чтобы видеть себя всю с ног до головы. Зеркало честно отражало полное приветливое лицо с большими синими глазами и маленький прелестный рот. Седые волосы были гладко зачесаны назад, и серый чепец в тонких сборках прикрывал затылок. Открытая грудь была свежа. Она наклоняла зеркало. Как располнела она!.. Каждое утро она по четыре, по шесть часов проводила в уборной, чтобы мазями, растираниями, белилами и румянами прогнать и скрыть морщины на лбу и у глаз. Она не могла уже танцевать — задыхалась в
Нет… Не могла она сама ехать к армии. Тонким женским своим умом она понимала, что будет смешна… Как высмеет ее тогда злой король… Быть смешной?.. Нет!.. Это уже последнее дело, это — все потерять…
Кто опояшет ее мечом на брань?.. Кто наденет на ее плечи тяжелую стальную кирасу?
Тогда помогал ей Лесток… Лесток?.. Десять лет тому назад, обвиненный врагами в корыстных сношениях с иностранцами, Лесток, сообщник и участник ее ноябрьской победы, был арестован генералом Апраксиным, брошен на дыбу и с изувеченными пыткой руками сослан в Великий Устюг… Разумовский ушел в свои семейные дела, в подагру и ревматизмы и не способен ни на какое решительное действие. Нет при ней никакого молодого и пылкого, какими были тогда Ранцев и Рита, Михайла Воронцов, Грюнштейн и Шувалов. Никого!.. Ужасно… Молодое жмется к молодому двору. Подле нее все состарились, как и сама она.
Ей ничего другого не оставалось, как послушать поднесенных ей мнений членов конференции и предать Апраксина суду. Вместо него — Фермор… Кого же больше, когда никого нет?.. Тех же щей, да пожиже влей…
Она могла еще обратиться к своей племяннице. Ее просить, ей поручить вдохнуть живую душу в армию… Но Екатерина Алексеевна подозревалась в сношениях с Апраксиным, ее считали немкой и дружественной королю Фридриху, которому она стольким была обязана.
Императрица предписала судить Апраксина и дала знать судьям, что, рассмотрев все обстоятельства дела, она не видит в нем одном вины позорной ретирады. После суда его должны освободить.
В том самом станционном доме у Четырех Рук, где год тому назад случайно в ожидании лошадей встретились Камынин и Григорий Орлов, 6 августа состоялся допрос главнокомандующего. Взволнованный, апоплексически красный Апраксин отвечал на вопросы следователя. Его руки тряслись, глаза беспокойно бегали, он плохо видел и плохо слышал. После допроса усталого, измученного, потрясенного толстяка привели перед собравшуюся в зале перед Петровским зерцалом военную коллегию. Секретарь стал вычитывать «сентенцию» суда.
Перечислив все вины главнокомандующего и все смягчающие эти вины обстоятельства, секретарь торжественно, повысив голос, провозгласил:
— А за всем сим нам более ничего не остается, как…
Апраксин слушал чтение пунцово-красный. У него гудело в ушах, перед глазами была тьма. Такими точно словами десять лет тому назад он вычитывал Лестоку и закончил эти слова: «…пытать тебя…» Он не дождался страшных и позорных слов. Кровь последний раз прилила к его красивому лицу. Глаза вылезли из орбит, и он замертво рухнул на пол.
Секретарь бесстрастно дочитывал, не глядя на него:
— Освободить ваше сиятельство от суда…
Удар сразил победителя Фридриха у Грос-Егерсдорфа.
XI
Фермор,
Богатые русские офицеры с культурой утонченной, воспитанные в кадетском корпусе, свободно говорившие по-французски, получившие манеры при дворе Елизаветы Петровны, внесли в грубоватые, патриархальные нравы прусских помещичьих и городских семей новую струю непринужденного веселья. Музыка и песни не умолкали по городам и селам Пруссии. То и дело местное дворянство получало приглашение на чай, до того времени совершенно неизвестный в Пруссии, к офицерам то того, то другого полка. Тут, там устраивались превеселые пирушки, с пуншем, за которым пруссаки братались с русскими офицерами. Не мало было сделано брачных предложений прелестным пруссачкам. У русского губернатора Кенигсберга устраивались настоящие балы, где гремела полковая и итальянская музыка и где прусские дворянки были очарованы «учтивством» и ловкостью в танцах русских офицеров. Шло мирное завоевание Пруссии. В Кенигсберге была устроена православная церковь, а вскоре подле города поставили монастырь. В Пруссии чеканили полновесную монету с изображением императрицы Елизаветы Петровны и с надписью: «Elisabeth rex Prussiae».
Все это беспокоило короля Фридриха. Русские медведи собирались всерьез устраивать в его Пруссии свою берлогу. Но он был занят расправой с австрийцами. В декабре 1757 года он разбил их под Лейденом.
И все-таки, несмотря на все то, что Фридрих слышал о действиях русских в Пруссии, он не мог отрешиться от высокомерного и презрительного взгляда на них. Он не мог поверить, что это все сделали русские своими порядком, дисциплиной и доблестью.
— Во всем виновата старая ………. Левальд, — ворчал
Фриц. — Молодой генерал легче справится с северными медведями. Мы разделаемся с ними быстро и недорогой ценой.
Он назначил на место Левальда генерала Дона.
Фермор, как только просохли дороги, тронулся в глубь Пруссии. Он шел медленно и нерешительно. Обилие пушек и зарядных ящиков, обозы, снова распухшие после продолжительной стоянки, замедляли его движение. Дисциплина падала. Много было отсталых, явились дезертиры, а с ними — беспорядок и грабежи в тылу. В июле Фермор появился на реке Одер и обложил крепость Кюстрин.
Русские вставляли ключ в дверь от Бранденбурга, они открывали дорогу на Берлин. Надо было самому Фридриху спешить, чтобы прекратить им доступ в столицу.
XII
Теплым августовским вечером, когда над Одером белой пеленой стал подниматься туман и над прибрежными камышами взлетывали дикие утки, на простой одноколке, запряженной сытой, крепкой лошадью, в Кюстрин прибыл король Пруссии Фридрих. В потертом синем кафтане с широкими красными отворотами, в большой треугольной шляпе со смятым, покрытым дорожной пылью плюмажем, с костылем в руке, он объехал по пыльным улицам городок, посмотрел следы пожара в форштадте, подожженном русскими брандскугелями, и тем же вечером направился вниз по Одеру выбирать место переправы.