Цезарь (др. перевод)

Дюма-отец Александр

– Хорошо, – сказал Брут, – я подумаю.

И, расставшись, Кассий и Брут отправились каждый по своим друзьям.

Вы помните, не правда ли, Квинта Лигария, который придерживался стороны Помпея, и которого Цицерон защищал перед Цезарем; Лигарий был тогда оправдан диктатором; но, возможно, именно по причине великодушия Цезаря он сделался его самым смертельным врагом.

К тому же, Лигарий был очень привязан к Бруту. Тот пошел проведать его и обнаружил его больным и лежащим в постели.

Брут расстался с Кассием, еще весь разгоряченный разговором

с ним.

– Ах! Лигарий, – сказал он, – как некстати ты заболел!

Но Лигарий приподнялся и оперся на локоть:

– Брут, – сказал он, пожимая руку своему другу, – если ты затеваешь какое-нибудь предприятие, достойное тебя, не беспокойся… я чувствую себя хорошо.

Тогда Брут уселся в изножьи его кровати, и они вдвоем обсудили основы заговора. Было уговорено, что он нем ничего не скажут Цицерону, потому что Цицерон был стар и добавил к своей природной робости старческую осмотрительность.

Отвергнув Цицерона, Лигарий предложил Бруту принять в дело философа-эпикурейца Статилия и того самого Фавония, которого называли обезьяной Катона.

Но Брут покачал головой.

– Нет, – сказал он; – однажды, когда я беседовал с ними, я рискнул пространно намекнуть им на это; но Фавоний ответил мне, что междоусобная война в его глазах еще более гибельна, чем самая несправедливая из монархий; а Статилий сказал, что человек мудрый и осторожный никогда не пойдет на опасное дело ради злодеев и безумцев. Лабеон был там и может засвидетельствовать тебе их слова.

– А что сказал Лабеон? – спросил Лигарий.

– Лабеон держался моей точки зрения, и опроверг их обоих.

– Значит, Лабеон не откажется стать одним из наших?

– Думаю, что нет.

– Кто из нас двоих увидится с ним?

– Я, – сказал Брут, – я, который чувствует себя хорошо… Я увижусь, кроме того, с Брутом Альбином.

– Да, – согласился Лигарий, – это человек деятельный и отважный, и, поскольку он тренирует гладиаторов для игр, он может оказаться нам очень полезен; но он друг Цезаря…

– Вернее сказать, он легат Цезаря.

И в эту самую минуту вошел как раз Брут Альбин. Он пришел справиться о здоровье Лигария. Ему сказали о заговоре.

Альбин подумал, промолчал, и затем вышел, не сказав ни слова.

Два друга решили, что они допустили неосторожность; но на следующий день Альбин сам зашел к Бруту.

– Скажи, это ты руководишь заговором, о котором ты говорил мне вчера у Лигария?

– Да, – ответил Брут.

– Тогда я тоже с вами, и весьма охотно.

Заговор быстро разрастался.

Брут, видевший, что самые выдающиеся личности Рима попадают в зависимость от его удачи, – не следует забывать, что заговор Брута был исключительно аристократическим; – Брут, сознававший размеры опасности, которой он подвергал себя, и в которую он вовлекал своих соучастников, обучал себя в совершенстве владеть собой на публике, чтобы ни в коем случае не выдать заговора ни своими словами, ни своей манерой держаться, ни своими действиями.

Но когда он возвращался к себе домой,

бессонница гнала его вон из постели, и он бродил, как тень, по своей прихожей или по саду. Тогда Порция, его жена, которая ложилась рядом с ним, просыпалась, и, обнаружив, что она одна, начинала тревожиться; часто она слышала его шаги в коридоре; не раз она видела, как он углублялся в гущу деревьев в своем саду.

Это была, как мы с вами знаем, дочь Катона; в пятнадцать лет ее выдали замуж за Бибула, который, как мы видели, сыграл определенную роль в волнениях, вызванных Цезарем на Форуме, и который умер, командуя флотом Помпея. Оставшись вдовой с сыном на руках, но будучи совсем еще молодой женщиной, Порция вышла замуж за Брута. – Этот сын, о котором мы здесь упомянули, оставил после себя книгу под названием Воспоминания Брута; сегодня эта книга утеряна, но во времена Плутарха она еще существовала.

Так вот, эта Порция, дочь Катона, обожавшая своего мужа Брута, была женщиной-философом: то, что Библия называет сильная женщина; она не хотела ничего спрашивать у Брута о его тайне, пока сама не испытает своего мужества. Она взяла нож для обрезания ногтей, нечто вроде перочинного ножа с прямым лезвием, и вонзила его себе в бедро.

При ранении нож задел вену, и Порция не только потеряла много крови, но и страдала от сильнейшей боли, сопровождавшейся жестокой лихорадкой.

Брут, который, со своей стороны, боготворил Порцию, и который не знал причины этого недомогания, пребывал в страшной тревоге.

Но она, улыбаясь, приказала всем оставить ее вдвоем с мужем и, когда они остались одни, показала ему свою рану.

– Что это такое? – вскричал Брут, еще более напуганный, чем раньше.

– Я дочь Катона и жена Брута, – ответила Порция; – я вошла в дом своего супруга не для того, чтобы просто разделять с ним ложе и стол, как наложница, но чтобы делить с ним все его беды и радости. Со времени нашей свадьбы ты не подал мне ни единого повода для жалоб; но я, чем я доказала тебе свою признательность и свою любовь, и как я могу доказать тебе их, если ты считаешь меня неспособной хранить тайну?… Я знаю, что женщину считают существом слабым; но, дорогой Брут, хорошее воспитание и общение с доблестными людьми могут возвысить и укрепить слабую душу… И однако, если бы я сказала тебе все это, не представив доказательства, ты мог бы усомниться во мне; и я сделала то, что ты видишь. Сомневайся же теперь!

– О боги! – сказал Брут, воздевая руки к небу, – все, чего я прошу у вас, это послать мне такой успех в моем предприятии, чтобы потомки сочли меня достойным быть супругом Порции.

И тут же, оказав ей всяческую помощь, которой требовало его состояние, он обрел такую безмятежность, что несмотря на предупреждения, которые делали боги через знамения, чудеса и знаки на жертвах, никто не поверил в реальность заговора.

Каковы же были эти знамения, и какую веру следует прибавить к ним?