Ч. Ю.
Шрифт:
Даша довольно решительно толкает Виктора, он не удерживается и спрыгивает на мостовую (вот тебе обманчивая девичья хрупкость!).
— Ну, теперь держись!
И они бегут по улице, сворачивают, петляют… Хорошо, что нет прохожих!
Даша неожиданно останавливается:
— Это мой дом. Спасибо за вечер и за проводы. — Даша коротко кивает и проскальзывает в дверь.
Виктор остолбенел: он-то думал — они заплутались среди незнакомых улиц… А Даша уже взбежала на второй этаж и помахала рукой из лестничного окна. И показала язык.
— Выходи, побродим по весне! — кричит Виктор.
— Я живу в строгой пуританской семье.
— А жизнь проходит.
— Спеши! — смеется она.
Это игра. Виктору нравится игра. Только он больше любит вести ее сам.
— До завтра?
— До потом.
Девушка скрывается. Второй этаж, дверь справа. Виктору немного не по себе. Его обошли. Ну ничего. Чья еще возьмет!
Он читает название улицы, номер дома. Глядит на ручные часы: половина двенадцатого. Мама, конечно, спит. Ася с профессором вернулись из театра. Ася, как всегда, поит его чаем. Они заводят свои традиции; по пятницам — поздние чаи. Ого! Не опоздать бы! Виктор останавливает такси, усаживается поудобней на заднее сиденье, спокойно ощупывает карманы, в которых полное ничего! Пустота.
— Добрый вечер! — приветливо говорит Виктор, входя все в ту же кухню. Он обаятельно улыбается Николаю Николаевичу. — Я очень боялся не застать вас. У меня к вам вопрос… по вашей специальности…
Широкоскулое профессорское лицо — лицо добряка — сразу утрачивает появившуюся было настороженность.
— Пожалуйста.
— Ох, да, совсем забыл. Там, внизу, такси, а у меня… — И он доверчиво выворачивает карманы.
— Конечно. Пожалуйста, — опять говорит профессор, будто и не знает других слов.
— Нет, нет. Это мы поручим Асе. Ладно, тетушка? Только чаевыми не балуй! — И профессору: — Она такая транжирка!
Ася, бледнея от злости и нежелания выдать острого чувства жалости к бросаемым на ветер деньгам, выходит расплачиваться.
Виктор тем временем красиво и душисто, со знанием дела заваривает чай. Он искренне запамятовал, чем занимается профессор, и потому смущенно говорит:
— Вы знаете, Николай Николаевич, я, пожалуй, сегодня не буду мучить вас разговорами. Вы ведь зайдете к нам еще?
— Конечно. То есть я надеюсь…
Виктор расставляет разного цвета чашки с одинаковым рисунком (гостевые!), выжидающе смотрит на дверь. Ася уже поостыла. Она рада, что здесь мир и уют.
— А у меня есть сюрприз, — сообщает она, — специально для вас, Николай Николаич, — и открывает духовку. Там пусто. — Ты не знаешь, Виктор…
Но Витя уже раскланивается с профессором:
— До свиданья. Простите. Мне завтра рано вставать…
А сам уголками глаз поглядывает на Асю. Она, конечно, все поняла. Но сейчас, при профессоре, бессильна. Только пятна по лицу.
— «А потом погода испортилась», как любил начинать большие книги старик Хем. Чего ты, мам?
Мать лежала на тахте. Лежала и сердилась. Этого Виктор, как известно, терпеть не мог.
— Мам, ты мной недовольна?
— Да.
— Не потрафил?
— Не потрафил.
— Неудачный первенец?
— Что-то в этом роде.
— А что, мам?
— То, что ты не сдаешь выпускные экзамены.
— Но ведь я же тебе говорил: я получу аттестат. У меня совершенно официальная справка. Я болен. Это не грипп и не ангина, а нервный спазм.
— Но у тебя не болит никакая голова. С чего ей болеть?
— А ты бы хотела, да? Чтобы у сына, да? У родного?
— Не будем разговаривать в этом тоне. Я надеялась, что ты поступишь в институт.
— А почему бы нет?
— Потому что… — Мама приподнялась, глаза ее сердито задвигались, рот стал маленьким. Она очень странно сердится, вся сердится: даже нос, даже руки. — Потому что, — задохнулась мама, — в институт тоже нужна справка о состоянии здоровья. Ясно? Если ты не можешь сдавать одни экзамены, значит, не можешь и другие.
— Мам, ты открываешь уже исследованные земли. — Виктор отошел от окна, сел на тахту, погладил мамину сердитую руку. — Мамочка, ну послушай. У меня будет нужная справка. Я уже договорился. Мне достанет приятель — Алик, очень толковый человек. Все будет хорошо. Если не засыплюсь, конечно.
— А где, собственно, ты собираешься засыпаться?
— В медицинском.
Мама вдруг отвернулась. И ясно было, что она плачет. Виктор понимал почему, хотя он, честно говоря, когда выбирал, не думал об отце. А теперь вдруг подумал и словно увидел его глазами матери — элегантного, сдержанного. У отца была особая улыбка, которая иногда вдруг появлялась как бы поверх серьезного и даже грустного лица — улыбка человека, умеющего, именно умеющего быть внимательным, ласковым, веселым. Выходя из своего кабинета — то есть из-за стола, отгороженного шкафом (у них тогда еще была одна комната в общей квартире), отец иногда точно сбрасывал путы своих каких-то мыслей и вдруг с этой самой улыбкой нагибался к маме, обнимал ее за плечи:
— Ну что, полетаем немного? — И это сразу отделяло их от мира, делало юными заговорщиками.
— Давай! — сразу расцветала она. — В гости? В театр? Куда скажешь. Твоя воля!
Мать убегала в ванную комнату переодеваться и выходила сияющая. Виктору казалось, что она едва сдерживается, чтобы не запрыгать, не завизжать от радости.
И он чувствовал себя глубоко одиноким.
Как-то отец привез Виктору из заграничной командировки отличные, очень модные по тем временам туфли. Отдал, смущаясь. Эти туфли были движением сердца — он никогда и ничего, кроме книг, не привозил. Даже маме. И тогда Виктор впервые подумал, что отец, может быть, любит его.
— Виктор! — окликнула мама (он даже вздрогнул). — Там телефон звонит. Ты что, не слышишь?
Виктор побежал в кухню.
— Але!
— А что, мамы дома нет? — спросил чей-то удивительно знакомый, но забытый мужской голос.
— Мама дома есть, — в тон отчеканил Виктор. Ему не понравилось, что его обошли приветствием.
Он потащил телефон на длинном шнуре к маме в комнату.
— Да. Добрый день, — сказала мама в трубку усталым голосом. А потом даже чуть раздраженно: — Я же просила!