Чакра Фролова
Шрифт:
– А если тихо? – умоляющим тоном шепнул Захарченко. – Без взрыва. Разрешите ликвидировать, а?
– Ну, если только тихо, – сжалился, наконец, капитан. На самом деле он не очень понимал, что в такой глуши делает «эмка», но раз деревня оккупирована, то, значит, и машина уже во вражеских руках, так что хуже не будет. К тому же он уже начал опасаться за психику Захарченко – выброс энергии тому был явно необходим.
– Тихо и быстро, – уточнил капитан.
– Есть тихо и быстро!
Захарченко тут же упал на землю, как будто его подкосил невидимый серп, и, по-пластунски загребая руками землю, пополз к машине. Достигнув цели, достал из сапога огромный нож и ловко проколол все четыре колеса «эмки». Автомобиль с тихим печальным свистом сел на «обода».
– Далеко не уедете, – злорадно усмехнулся Захарченко, пряча нож обратно в голенище сапога. Наконец, его жажда деятельности была удовлетворена.
Вскоре отряд вышел к болотам по другую сторону Невидова. Капитан отдал приказ устроить привал.
– Передохнем, и в путь. С рассветом. А то в темноте, не ровен час, потонем все в болотах этих чертовых.
Глава 17
Утром Фролов проснулся там же, где и днем ранее – в хлеву под крышей. Снова трещала голова, и во рту плавала какая-то кислота. Несмотря на все протесты (естественно, только со стороны Фролова), Гаврила таки налил им вчера своего пойла.
«Прям дежавю», – подумал Фролов, щурясь от бившего через щели солнца. Что-то, однако, портило настроение. Кино… Варя… Никитин… Здоровье… Не то. Фролов напрягся, и тут же перед глазами встали странные военные в колхозе «Ленинский». Война! Точно. М-да… Война кому хошь настроение испортит… Нет, не война. Что-то более конкретное и мелочно-неприятное. А! Их за немцев приняли. Черт! Вот это очень нехорошо.
Фролов привычным макаром подполз к краю настила, спрыгнул на землю и, ковыляя от заново ушибленной пятки, вышел во двор. Диалог с Гаврилой был до боли похож на вчерашний. Так же в разговор встряла Ольга. Так же отсутствовал Никитин. Так же Гаврила в итоге пнул ни в чем не повинного Тузика. Было, впрочем, и кое-что новое. Например, на сей раз Никитин ночевал не у Тимофея, а у Серафимы. Кроме того, в отличие от вчерашнего дня в воздухе стоял какой-то невнятный гул, и Фролов не сразу смог отделить его от гула, стоявшего в его собственной голове. Этот внешний гул походил на далекие раскаты грома, вот только небо было безоблачным. Фролов понял, что именно это отдаленное громыхание всю ночь не давало ему нормально спать. В похмельном сне он принял его за надвигающуюся грозу. Он хотел было спросить Гаврилу и Ольгу про войну, но по их безмятежным лицам понял, что спрашивать бессмысленно – они ничего не знали. Но самым печальным отличием от вчерашнего утра были спущенные шины на «эмки». Это Фролов обнаружил, едва вышел со двора.
«Это что ж за сука нам колеса проколола?!» – мысленно застонал он и принялся бегать вокруг автомобиля, размахивая руками и хватаясь за голову, как будто от его беготни шины могли снова надуться.
Поняв бесплодность своих жестикуляций, он побежал искать дом Серафимы. По дороге встретил Тимофея – тот возился около радиоточки.
– О! – обрадовался Тимофей. – А я думал, куда вы делись. А я с утра с радио вожусь. Видать, на немецкую волну попал. Мощная зараза оказалась. Все мне прям перешибает.
– Слушай, Тимофей, у нас все четыре колеса проткнула какая-то сволочь. Ты бы смог починить?
Тимофей почесал темя.
– Можно. Только время займет.
– Сколько?
– Надо смотреть. Если порезали, хреново, а если просто прокололи, можно попробовать залатать.
– Тогда я тебя умоляю, займись машиной. Нам в Минск кровь из носу надо.
– Надо так надо, – пожал плечами Тимофей и с грустью глянул на «тюльпан», из которого по-прежнему доносилась немецкая музыка. – Зараза, – добавил он после паузы.
Оставив Тимофея, Фролов рванул дальше, но по мере приближения к дому Серафимы стал сбавлять темп, ибо приходилось смириться с простым фактом – покуда нет машины и торопиться некуда. Однако поскольку он все-таки уже находился на полпути, решил дойти до конца.
Забежал во двор и постучал в дверь. Безрезультатно. Обошел дом со стороны и забарабанил пальцами в стекло. Через минуту окно распахнулось, и появилась сонная и крайне недовольная физиономия Никитина.
– Че случилось? – просипел он.
– Кроме того, что какая-то сволочь проколола нам шины и идет война, ничего особенного. Отдыхай дальше.
– Кто проколол? – спросил Никитин, опустив тему войны как малоинтересную.
– А я знаю?! Может, ты и проколол с пьяных глаз. Чтоб с Серафимой подольше побыть.
Никитин растерялся – версия и вправду выходила складная, не поспоришь. Но Фролов пожалел оператора.
– Ладно, извини, Федор. Это я переборщил. Главное, что мы застряли. Понимаешь? Немцы наступают, а мы застряли.
– А это точно?
– Что мы застряли или что немцы наступают?
– Про немцев.
– Да кто ж знает. Других-то версий нет.
– Погоди, я щас.
Никитин исчез и через некоторое время выскочил на крыльцо, застегивая на ходу брюки. В руках у него были ботинки с торчащими из них носками.
– Ну, рассказывай, – сказал он, садясь на ступеньки.
– А что тут расскажешь? Я и так рассказал больше, чем знаю. Тебе мало, что ли? Слышишь, как грохочет?
– Да слышу, не глухой. Ночью самолеты летали. А Клим каких-то военных встретил. Они немцев искали.
– Немцев, – хмыкнул Фролов. – Да это не немцев. Это нас. Забыл, что ли?
Из двери высунулось сонное лицо Серафимы.
– Что случилось, Федь?
– Иди, иди, – замахал руками Никитин. – Видишь, я занят.
– Занят он! – фыркнула в своей привычной манере Серафима. – Прям совещание у него! Военный совет! Собрание!
– Да, собрание! – разозлился оператор и надавил рукой на дверь, тесня Серафиму обратно в дом.
Фролов был уверен, что Серафима возмутится, поставит ногу или вообще пошлет Федора к черту, однако она покорно позволила Никитину вдавить себя внутрь и ничего не сказала.
«Загадочные существа, женщины, – подумал Фролов. – Поди пойми их… Еще вчера она бы его за такое обращение на месте убила скалкой. А прошла одна ночь, она подарила ему себя и уже как будто не вольна распоряжаться собой. Как будто, отдавшись один раз, уже признала власть над собой. Словно ей стыдно или просто невозможно возразить мужчине после интимной близости. Словно она – жертва какого-то шантажа. И мужчина, зная об этой особенности женского поведения, сразу начинает слегка наглеть, если не сказать, хаметь».