Чакра Фролова
Шрифт:
В разгар спора на пороге появились Фролов с Никитиным.
– Кто такие? – спросил Фляйшауэр безо всякой эмоциональной окраски.
– Мы – кинематографисты, – сказал Фролов и покосился на висевшую за спиной лейтенанта карту военных действий, утыканную красными флажками. – Я – режиссер, это – оператор. Приехали из Минска снимать документальное кино.
Уточнять, что кино должно было прославлять сталинскую коллективизацию, не стал.
– О! – неожиданно обрадовался Фляйшауэр. – Я люблю кино.
– Я
– А что вы сняли? – поинтересовался лейтенант. – Есть известные фильмы?
– Да нет, – замялся Фролов, отодвигая оператора локтем. – Видите ли, мы, собственно, здесь не живем. Наша машина, увы, не на ходу – шины порезаны. Но нам бы очень хотелось вернуться в Минск.
– Зачем? – удивился Фляйшауэр. – Минск уже фактически немецкая территория. Какая ж разница?
– Да, но у нас там родственники.
– Понимаю, – задумчиво сказал лейтенант и печально посмотрел на стену, где висел портрет Гитлера, словно это и был его единственный ближайший родственник, и лейтенанта это огорчало. Затем вернулся взглядом к кинематографистам.
– Послушайте, я сам из интеллигентной семьи. Мои родители – музыканты. И я очень уважаю людей искусства.
– Я тоже, – снова ни к селу, ни к городу сказал Никитин, как будто ему очень хотелось поучаствовать в диалоге. На сей раз реплика прозвучала не просто мрачно, а как-то даже угрожающе.
– Я хочу сказать, что немецкая власть пришла сюда надолго, – проигнорировал комментарий оператора лейтенант. – Может, навсегда.
Тут он переглянулся со Шнайдером и поправился, убрав сомнительное «может».
– Навсегда. Примите это как данность. И потому скажите честно, без боязни – свободны ли в СССР люди искусства?
Вопрос застал Фролова врасплох. Честность честностью, но он слишком хорошо знал, чем такая честность окончилась для многих его коллег. А пришла ли немецкая власть надолго, это еще бабушка надвое сказала. Сегодня пришла, завтра ушла, а где-то будет записано, что такой-то такой-то критиковал советскую власть. До войны подобные вопросы назывались провокацией.
– Художник не может быть абсолютно свободным, – уклончиво ответил Фролов. – Он зависит от многих вещей. Как и любой человек.
– Понятно, – усмехнулся Фляйшауэр, явно оценив дипломатичность ответа. – Я это к тому, что Третьему рейху нужны творцы. Писатели, поэты, композиторы, режиссеры. Мы хотим, чтобы русская интеллигенция тоже приняла посильное участие в этой священной освободительной войне против большевизма. Скажите, а нет ли у вас желания снять фильм?
– Какой фильм? – с опаской посмотрел на лейтенанта Фролов.
– Любой. Какой хотите. Хорошо бы на современную тему, конечно. Я бы мог достать пленку, необходимую аппаратуру, свет и прочее. Мои солдаты могли бы составить массовку. Или еще как-то помочь. А в случае одобрения свыше вам предоставить любое место для съемок, людей, технику, павильоны. Вы бы взялись за такую работу? Было бы интересно.
– Актеров вы тоже предоставите?
– Конечно. В Минске же остались актеры. Вот и пригоним их сюда. Или вас туда отправим. Но под моим патронажем.
Пока Фролов размышлял, как ему правильно себя вести, Никитин прикидывал, как распорядиться техникой. Немецкая техника – на вес золота. Кто там в пылу войны будет следить за ее перемещением? А как немцы уйдут, она бы у него осталась. Как и любой советский человек, воспитанный пропагандой, он был уверен, что война надолго не затянется.
– Здесь нет электричества, – ухватился Фролов за спасительную соломинку.
– Ерунда, – отмахнулся Фляйшауэр. – Есть солярка, керосин, мотоцикл и этот местный гений… как его?
– Timofej, – подсказал Шнайдер.
– Вот-вот. Сделаем генератор, и будет вам электричество. Хоть ночью снимай.
Заметив смущение на лицах советских кинематографистов, лейтенант откинулся на спинку стула.
– Ладно. Не отвечайте сразу. Подумайте. Возможно, у вас есть какие-то замыслы, идеи. Новая власть с радостью помогла бы вам их реализовать. Это ваш шанс.
– А если мы откажемся? – осторожно спросил Фролов. – Ну, в смысле, что у нас нет идей.
– Что ж это за художник, если у него нет идей? – удивился Фляйшауэр и был по-своему прав.
– Нууу, – протянул Фролов, не зная, что возразить, и с тоскливой мольбой посмотрел на Гитлера, как смотрит невыучивший урок школьник на лица одноклассников, ища подсказку.
Но Гитлер молчал. Фляйшауэр тем временем достал пачку папирос и протянул ее гостям.
– Угощайтесь.
Фролов с Никитиным вежливо вытянули по папиросе.
Лейтенант прикурил и дал прикурить гостям.
– Впрочем, если совсем нет никаких идей, мы можем подсказать, но…
Тут лейтенант выпустил тонкую струйку дыма и продолжил:
– Но, по правде говоря, не хотелось бы начинать творческое сотрудничество с указаний и приказов. Немецкие власти ценят художника за полет мысли. А если мысль художника летит, потому что ей дали пинок под зад, это не совсем тот полет.
И Фляйшауэр рассмеялся собственному остроумию. Выслушав перевод, Фролов с Никитиным кисло улыбнулись.
– А в качестве дополнительного аргумента скажу вам вот что, – добавил лейтенант, отсмеявшись. – Это на тот случай, если вы надеетесь прорваться за линию фронта к русским. Вы сейчас находитесь на оккупированной территории, а по диким законам вашей страны это приравнивается чуть ли не к преступлению. Вам придется доказывать, что вы не сотрудничали с новой властью и все такое.