Чакра Фролова
Шрифт:
– Чего случилось?
– Пока комендантский час не начался, айда к мужикам.
– Каким еще мужикам? – удивился Фролов.
– Ну, там… всяким, – туманно ответил Никитин, который уже явно поддал. – Все веселее, чем навозом дышать.
– Да не, – отмахнулся режиссер. – Завтра к Фляйшауэру с утра. Да и нет у меня настроения.
– Зря народа чураешься, – как-то помрачнел оператор, словно его лично обидели.
«А я чураюсь? – подумал Фролов и сам себе максимально честно ответил: – Наверное, да».
– А мужики здесь, кстати, нормальные, – продолжил Никитин как ни в чем не бывало. – Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Слыхал поговорку?
– Слыхал. Только я, правда, никуда не пойду, уж ты извини.
– Странный ты, Александр Георгич… И, вроде, человек приятный… А какой-то себе на уме.
Никитин хмыкнул и, развернувшись, вышел нетвердой походкой.
«Поразительно, с какой скоростью Никитин умудряется сходиться с людьми, – с завистью подумал Фролов, укладываясь на свое привычное ложе. – Уже полна деревня друзей. А я и вправду так не умею. Или не хочу. Видимо, дело в том, что я чрезмерно боюсь потеряться. Затеряться. Слиться с массами, так сказать. Стать человеком-невидимкой. Вечно стремлюсь выделиться. Остаться самим собой. Стоп, стоп… Выделяться и оставаться самим собой – это все-таки разные вещи».
Он вспомнил случай из своего гимназического детства. Случай, который въелся в память и определил (как казалось Фролову) многое в его мировоззрении.
Надо сказать, что учился Саша Фролов средне. Среди первых учеников не значился, но и отстающим не считался. В общем, как и большинство. По гуманитарным предметам, включая логику и ненавистный большинству греческий язык, успевал превосходно, зато по Закону Божьему и физике отчаянно хромал, балансируя между тройкой и четверкой. Ирония заключалась в том, что два предмета, по которым Фролов не успевал, в некотором роде являлись противоборствующими крайностями: наука стремилась выйти из-под власти непознанного, а непознанное стремилось подчинить науку. Это умозрительное противостояние вылилось в личную неприязнь преподавателей Сашиной гимназии, которые друг о друге отзывались исключительно снисходительно-саркастично. Так или иначе, но именно эти два непримиримых предмета давались юному Фролову с трудом. Словно он просто не хотел впадать в крайности. За прилежание имел «четыре», за поведение твердое «пять», и никаких записей в штрафном журнале. Одноклассники относились к Саше не то чтобы равнодушно, скорее с приязнью, но и к дружбе с ним не стремились, тем более что никакими особыми талантами он не отличался. В дворовых играх, вроде «чижика» или «лапты», Саша не блистал. Отчаянной смелостью (как, например, Миша Сухомятов, прошедший по узкой деревянной балке над котлованом строящегося дома) похвастаться не мог. Силой тем более. Поэтическим талантом (как Борька Пантелеймонов, который рифмоплетствовал в любых жанрах и размерах) тоже не был одарен. Не то чтобы Саша так уж мечтал завоевать внимание одноклассников. В конце концов, вечно сопливый Снегирев по кличке Снегирь пользовался успехом только потому, что мог плюнуть дальше всех – тоже мне достижение! Но ведь были еще братья-близнецы Кочетовы. Те могли свистеть так, что заслушаешься – и любую мелодию на заказ, и, если надо, громче свистка городового – и в два пальца, и в четыре, и вообще как хочешь. Это уже было похоже на талант. Как-то, придя домой, Саша тоже попробовал посвистеть, но получил только окрик от отца.
Саша и сам не знал, чего он хочет больше – обрести талант или обрести друзей посредством таланта. Наверное, все-таки первое. Друзья, думал он, придут сами собой. Вон какая компания у Сухомятова. Правда, зачем нужно много друзей, Саша не знал. У него уже был один – Юра Тихомиров – и этого вполне хватало. С Юрой они проводили почти все внеклассное время. Одно смущало Сашу. У Юры был талант – он прекрасно рисовал. Можно было бы объяснить это тем, что домашние занятия, как по рисованию, так и по языкам, у Тихомировых вели лучшие частные педагоги, но это было бы несправедливо – мало ли к кому ходят лучшие учителя. Саша искренне восхищался Юриными способностями, но рядом с ним чувствовал себя немного ущербно. Словно Юра слегка снисходил до дружбы с таким никчемным человеком, как Фролов. И хотя сам Юра никогда подобных мыслей не высказывал (он вообще никогда не хвастался и нос не задирал), Саша думал, что, найди он и в себе талант, в их отношениях наступило бы долгожданное равноправие. И тогда их дружба станет еще крепче. Кто бы мог подумать, что все выйдет совсем наоборот.
В гимназии Юрин талант ценился. Если к какому-то празднику или важному торжественному визиту срочно нужно было что-то нарисовать, начальство гимназии всегда могло положиться на Тихомирова. А уж он не подведет. И вот однажды в гимназию решила наведаться великая княгина Елизавета Федоровна. К ее приезду директор гимназии, Леопольд Михайлович Крейсман, решил устроить небольшую выставку художественных работ учеников гимназии, а лучшую картину в качестве, так сказать, главной награды обещал повесить в актовом зале. И не на время визита, а навсегда. Никто не сомневался, что почетное место займет творение Тихомирова. С его превосходством в рисовании давно все смирились. Да и сам Юра не сомневался, что победит. В течение двух недель он прилежно писал здание гимназии, советуясь с домашним педагогом насчет цвета и композиции. Наброски показывал Саше. Не потому что хотел похвастаться или узнать мнение последнего, а просто так. По дружбе. Ему и в голову не могло прийти, что Саша тоже захочет принять участие в состязании. А Фролов, к собственному удивлению (впрочем, совершенно не рассчитывая на успех), попал под общее настроение и тоже решил что-нибудь нарисовать. В конце концов, почти все в гимназии схватились за карандаши и кисти – чем он хуже?
По совету своего домашнего учителя по рисованию, студента московского художественного училища, пьяницы, но безусловно талантливого преподавателя, Саша решил нарисовать небольшой акварельный пейзаж. Юре он не стал ничего говорить, но не потому, что хотел обмануть или, наоборот, приятно удивить друга, а просто потому что боялся насмешки. Но, к изумлению Фролова, картина получилась. Даже студент-преподаватель пришел в восторг. Смешанный, впрочем, с недоумением. То Саша барахтался в теории, не мог освоить перспективу, не понимал композицию и рисовал головы с искаженными пропорциями, а тут на тебе – профессионально схваченное состояние вечернего городского пейзажа. Темнеющее небо с красноватыми прожилками от заходящего солнца, извилистая парковая дорога, теряющаяся среди деревьев, теплота летнего вечера. Случайно так вышло или у Саши был талант, сложно было сказать. Мама, увидев картину, не стала ничего говорить, а только улыбнулась и поцеловала сына в лоб. Отец оценить художественный талант Саши не мог, поскольку, восстановившись после ранения, уже больше года находился на фронте. Впрочем, это Сашу не огорчало, ибо он примерно представлял его реакцию. Излюбленное отцовское пожатие плечами и хлесткий комментарий вроде «Баловство!» – максимум, что он мог получить в качестве критического отзыва. Некоторое время Саша мучительно думал, отдавать ли картину на конкурс. С одной стороны, очень хотелось услышать похвалу от одноклассников и педагогов по гимназии, с другой – было как-то неловко выставлять себя напоказ, мол, вон я какой.
Но в конце концов тщеславие победило. Педагогический совет после изнурительных дебатов сделал выбор в пользу Сашиной картины. Она была не так велика по размеру и помпезна, как картина Юры Тихомирова, зато не так тяжеловесна. В ней чувствовалась импрессионистическая простота, если не сказать застенчивость, а главное, свое художественное виденье. Впервые Фролов ощутил, что, кажется, приблизился к тому, о чем так долго мечтал – обретение призвания, подкрепленного признанием. Но нечаянная победа радости не принесла. Юра, который ни секунды не сомневался, что его труд займет почетное место в актовом зале гимназии, посчитал, что Саша его предал. И напрасно Фролов пытался убедить друга, что не хотел «подкладывать свинью». Что все вышло почти случайно. Что он сам не ожидал от себя такого результата. Отчаявшись смягчить обиду друга, он в сердцах сказал, что готов отозвать свою работу и вполне согласен на скромное место среди временной общей выставки, но Юра продолжал дуться и с Сашей не разговаривал. Это потрясло Фролова. Он никогда никому не завидовал. Разве что восхищался. Конечно, он хотел обратить на себя внимание. Конечно, он хотел выделиться. Но цена успеха вдруг оказалась чрезмерно высокой. Лучший друг, с которым они были «не разлей вода» столько лет, воспринял Сашину удачу как личное оскорбление. При этом Юра больше упирал на то, что дело вовсе не в решении педагогического совета, а в том, что Саша держал в тайне свои амбиции и тем самым обманул своего лучшего друга. Но было ясно, что это всего лишь повод. Даже Миша Сухомятов, хлопнув Тихомирова по плечу, сказал: «Ты, Юр, не на того обиделся. Ты на себя обижайся». Но тем только усугубил разрыв. Теперь Юре было вдвойне обидно. Он не только проиграл, но еще и не сумел скрыть свою досаду по поводу проигрыша. Однако признать свою неправоту не мог, а потому и на мировую идти отказался. Фролов переживал, хотя и не знал, как исправить положение.
Услышав о беде своего ученика, студент-педагог только пожал плечами:
– Творя, художник зачастую обрекает себя на непонимание и одиночество.
Возможно, он намекал на самого себя, хотя никаких творческих амбиций не проявлял, предпочитая кропотливой работе за мольбертом попойки в сомнительных компаниях. Впрочем, непонимание он все-таки обрел в лице Сашиной мамы, которая, заметив однажды, что педагог слегка подшофе, указала ему на дверь. Но это было позже. А тогда Саша спросил:
– А как же слава? Разве это похоже на одиночество?
– Слава… – задумчиво поскреб небритый подбородок студент. – Слава только усугубляет одиночество, ибо создает иллюзию интереса к личности художника. Иллюзию, которая рано или поздно рассыпается в прах. А вообще, может, даже и хорошо, что художник никому не нужен. Это единственный путь к подлинной свободе. Свободе творчества.
– А разве талант не обязывает, а значит, и ограничивает свободу?
Студент хмыкнул и с уважением посмотрел на Сашу.
– В этом и парадокс. Поскольку нет ничего хуже невостребованного таланта. А востребованный талант крадет свободу. Но второе все-таки лучше. От влияния восторженных глаз извне можно закрыться, а от невостребованности не спрячешься.
Саша ничего не понял, но спорить дальше не стал. Тем более что педагог к тому моменту уже явно принял на грудь и в таком состоянии был бессвязно болтлив.
И все-таки конфликт с Юрой не давал Саше покоя. За день до приезда высоких гостей, дождавшись, когда в актовом зале не будет ни души, он тайком вынес свою картину из гимназии. Придя домой, забросил ее в платяной шкаф и закрыл на ключ.
На следующий день разразился скандал – с минуты на минуту должна была приехать великая княгиня, а картина-победитель пропала. Всех учеников собрали в актовом зале и попросили рассказать о пропаже. Саша не стал темнить – честно признался, что сам снял свою картину. Его тут же попросили выйти вперед и встать перед гимназистами. После чего потребовали объяснений.