Чакра Фролова
Шрифт:
– Ступай, – сказал Криницын. – В случае плена донесение приказываю уничтожить.
– Разрешите взорвать себя, товарищ капитан! – выкрикнул Захарченко.
Криницын поморщился.
– Ты, Степан, часом, не болен, что все норовишь себя на тот свет отправить?
– Никак нет, товарищ капитан!
– Ты ж деревенский. Сибиряк. Где твое здоровое жизнелюбие, мать твою?
– За Родину! За Сталина! – неуверенно выкрикнул Захарченко.
– Ладно, – устало махнул рукой Криницын. – Иди. Мы двинемся в сторону села Подгорки. Послезавтра будем на месте. Если что, ищи нас там. И еще это… шибко в штабе не болтай. А то у тебя талант херню городить. Пакет отдашь – и обратно. Но вообще смотри по обстоятельствам – еще неизвестно, сколько будешь до штаба добираться.
Капитан понимал, что если штаб этот и существовал в природе, то знали о нем только в Москве, да и то не факт. Но рискнуть стоило. Захарченко кивнул, вскочил на мотоцикл и унесся в коричневом облаке пыли. Криницын же стал собирать остатки роты.
До
– Ну что, боец, жарко было?
– Да уж, товарищ генерал. Пока ехал, так семь потов сошло по такой-то погоде. Подмышки, извиняюсь, хоть выжимай.
– Да я не про сейчас, я про бой в Невидове. С частями генерала Маркса.
Несмотря на свою природную тугодумность, Захарченко сразу смекнул, что капитан наплел в донесении с три короба, и потому тут же забыл про наказ не трепаться.
– А то! Мы ж до последнего патрона, товарищ генерал. Немец-то прет ого-го. Тут тебе и танки, и самолеты, и артиллерия. А мы ж без поддержки. Бьемся за это Невидово, гори оно синим пламенем, потому что плацдарм. Плацдарм важный. Товарищ капитан мне так и сказал, мол, здесь, Степан, не судьба деревни решается, а судьба Родины нашей. И ежели прикажет она нам взорвать себя, чтобы побольше врагов с собой унести, то мы безо всяких там сомнений и раздумий рванем чеку у себя под гимнастеркой. И я ему говорю, что, мол, товарищ капитан, об этом ведь только мечтать можно, чтобы взорвать себя за Родину и за Сталина. И разве ж товарищ Сталин, будь он рядом с нами, не взорвал бы себя за Родину и за Сталина…
– Ну ладно, ладно, – смущенно перебил разошедшегося Захарченко генерал, поскольку невольно представил Сталина, взрывающего себя во имя самого себя, и это показалось ему перебором. Затем нахмурился и принял вид серьезного государственного мужа. – Если плацдарм такой важный, так оставлять его никак нельзя. А? Боец Красной армии? Или как?
– Никак нельзя, – растерялся Захарченко.
– Вот видишь, – задумчиво цокнул языком генерал. – Значит, брать его надо. Вышибать немца к чертовой матери. Где сейчас находится четвертая мотострелковая?
– Должны к завтрему в село Подгорки подойти. Только там осталось-то всего ничего. Не рота, а смех один.
– Понятно. Значит, сделаем так. У меня тут есть кое-какой народец. Пошлю его к вам в Подгорки для пополнения боевого состава и, так сказать, формирования роты. Командует ими лейтенант Муха. А ты их и проведешь в Подгорки. План ясен?
– Так точно, товарищ генерал! – вытянулся в струнку Захарченко.
– Ты иди, умойся, что ли, с дороги, а я пока приказ составлю.
– Мне б керосинчинку, товарищ генерал. Для машины моей.
– Хорошо, – задумчиво кивнул генерал. – Я распоряжусь. И возьми еды у кашевара. Ешь от пуза, пока дают. Как оно дальше будет, хрен знает. А Криницына твоего майором сделаем.
Пока Захарченко уминал хлеб с кашей, кося одним глазом на мотоцикл, генерал Голубев писал приказ для Криницына. В нем он требовал немедленно выбить врага из деревни. Тем более что потери восполнены новыми солдатами. Закончив, генерал отбил радиограмму в Генштаб, описав подвиг четвертой мотострелковой роты и подчеркнув важность Невидова как плацдарма для будущего контрнаступления. В Генштабе, конечно, сильно подивились факту какой-то великой битвы за Невидово, поскольку не слышали ни о каких бронетанковых частях генерала Маркса, а саму деревню, сколько ни искали, обнаружить на карте не смогли. Но на всякий случай решили представить капитана Криницына к государственной награде и дать майора. А саму битву отметили, как одну из самых героических и кровопролитных в истории первых дней войны. И поскольку написанное пером не вырубишь топором, битва за Невидово вошла в военный лексикон и стала упоминаться наряду с прочими важными сражениями 41-го года. Позже она не раз всплывала в речах различных военачальников, включая Жукова, а после окончания войны едва не была включена в школьные учебники по истории. Едва – потому что деревню под названием Невидово в очередной раз не смогли найти, а без конкретизации места сражения трудно создавать полноценный исторический миф – надо ж где-то обелиск ставить, на карте помечать, организовывать пионерский отряд имени майора Криницына и так далее. Закончилась эта история в 64-м году, когда какой-то проныра-журналист Юсин, пользуясь источниками из немецких архивов, доказал, что никакой битвы за Невидово не было, как не было никакого генерала Маркса и не было, собственно, и самого Невидова. Таким образом, можно сказать, что майор Криницын стал единственным человеком за всю историю Второй мировой войны, который получил медаль и звание после несуществующего сражения за несуществующую деревню. Кстати, все тот же Юсин, видимо, войдя в раж, попытался доказать, что и майора Криницына никогда не существовало, но тут он слегка перегнул палку, потому что хоть сам майор и умер к тому времени, но дочь майора была жива и, более того, являлась депутатом Верховного Совета, да еще и женой известного космонавта, и отрицать существование майора, а стало быть, и ее, было не только глупо, но и небезопасно. Журналиста это, впрочем, не смутило. Зато смутило власти. Писаку исключили из Союза писателей и дружно осудили. Став невольным диссидентом, Юсин покинул СССР в 70-м году. За рубежом продолжил разрабатывать привычную тему, взявшись за книгу под ироническим названием «Имя твое бессмертно, подвиг твой неизвестен», но не успел, поскольку умер от обширного инфаркта. Похоронили его на простом кладбище под Бостоном, однако по иронии судьбы американские резчики по могильным плитам допустили опечатку, вставив в фамилию Useen букву «н», превратив ее таким образом в Unseen [16] , что в переводе с английского означает примерно тоже самое, что и Невидово.
16
Unseen (англ.) – невидимый.
Глава 26
На самом деле пронырливый журналист был не прав, утверждая, что все – ложь и обман, ибо сражение за Невидово действительно имело место в первые дни войны. И даже не одно, а несколько. Только чуть позже. Другой вопрос, что никакой советский историк не взялся бы описать эту безумную вереницу боев. И вовсе не по причине нехватки свидетелей или исторических документов, а просто посмей он описать во всех деталях и подробностях все, что происходило в Невидове после того, как в него беспрепятственно вошли немцы, его бы быстро сослали в места не столь отдаленные – правда, которую он бы явил свету, в Советском Союзе была никому не нужна. Не потому, что была недостаточно глянцево-героической – как говорится, и не такое замазывали, – но эта правда покушалась на самое святое – на Миф о войне. Миф прост и идеологически выверен. Истина многолика и плевать хотела на идеологию. Миф – прокрустово ложе Истины, где всякие несуразно торчащие концы обрубаются за ненадобностью, как щупальца осьминога. Миф взывает к массовому сознанию, поскольку массы любят простоту и чураются сложности. Миф не требует от них ничего, кроме абсолютной веры. Жизнь провоцирует и ставит под сомнение все, и в первую очередь эту самую веру. Но если бы Юсин знал…
Глухой ночью к Кузявиным болотам подъехали три крытых грузовика. Едва колонна встала, из кабины головного автомобиля выпрыгнул майор НКВД Шаборевич. Он поправил фуражку и одернул гимнастерку. Выждал пару секунд, осматриваясь и прислушиваясь. Вокруг царила мертвая тишина, нарушаемая лишь редким кваканьем лягушек. Майор неторопливо закурил, и огонь спички всполохом осветил его обветренное морщинистое лицо. Он сделал несколько глубоких затяжек, затем тихо свистнул. Распахнулись двери кабин остальных машин, и на склизкую почву выпрыгнуло еще несколько людей, одетых в военную форму и сапоги, начищенные до такого блеска, что они буквально мерцали в темноте, отражая слабый лунный свет. Каждый из них, видимо, следуя заранее отработанной схеме, быстро и бесшумно, если не считать скрипа кожаных сапог и портупей, обошел свой грузовик и коротко стукнул кулаком по деревянному борту, дав условный сигнал для разгрузки. В ту же секунду из кузовов, словно горох, посыпались темные фигуры в потрепанной бесформенной одежде. У всех были хмурые небритые лица, излучавшие такую агрессию, что если б ее можно было переработать в электроэнергию, она бы осветила не один город.
– Приплыли, братва, – хрипло гаркнул один из выпрыгнувших и сплюнул через отсутствующий передний резец.
– Ша, Кулема, – ответил ему кто-то. – Ты не на хазе с фраерами. Здесь лягушки базарят.
– Не гавкай, Помидор, – ответил Кулема. – Я сказал, я ответил.
– Отставить разговоры! – тихо рявкнул Шаборевич. – Всем построиться в ряд.
Выпрыгнувшие нехотя и вразвалку встали в одну линию.
– Значит, так, – сказал Шаборевич. – Повторять для глухих то, что я уже сказал на лагерном сборе, не буду. Все все слышали. А тот, кто не слышал, сам виноват. Так как все вы здесь по собственному желанию, то есть добровольно.
– Комсомольцы-народовольцы, – хохотнул чей-то простуженный фальцет.
– Затолкни очко, Рельса, – откликнулся кто-то явно авторитетный, поскольку Рельса испуганно закашлялся и замолчал.
– Вы все – никто, – продолжил Шаборевич, мерно вышагивая перед стоящими вразвалку «бойцами». – Уголовный элемент, грабители, убийцы, садисты. ООР. Особо опасные рецидивисты. Особняк, выражаясь вашим языком. Но советская власть дает вам возможность искупить свою вину перед Родиной. Перед вами деревня Невидово, занятая врагом. И у меня на руках приказ выбить врага из деревни любой ценой. Выбьете врага, получите свободу. Если кто решит со мной в прятки играть и ноги сделает вместо того, чтоб деревню брать, тому я сразу говорю: вокруг немцы и деваться некуда. Война не сегодня завтра закончится. Всех найдем и в расход пустим. К тому же у многих из вас есть родственники. Можете не сомневаться, что ваш побег быстро скажется на их положении…