Чакра Фролова
Шрифт:
– Я майору шепнул, чтоб тебя первым поставил. Можешь, конечно, в отказ пойти – сам понимаешь, чифирь тут за подвиги не раздают. Но, кроме тебя, я никому не доверяю. Что ответишь?
Кулема не стал ломаться, а только попросил дать перо поострей. Риск он любил. И теперь шел первым, чувствуя, как наливаются приятным напряжением мышцы тела. После рутины лагерной жизни это напряжение казалось ему уже наградой, которая стоила того, чтобы переться в какое-то чертово Невидово и рисковать жизнью.
Первым ему встретился немецкий патруль – двое молодых немецких солдат. Выскочивший из темноты юркой тенью Кулема точным ударом в кадык «вырубил» самого рослого, а второго пырнул ножом прямо в сердце. Тот даже охнуть не успел – осел на землю, словно сдувшаяся шина. И даже звук издал какой-то похожий – шипящий. Словно вместе с воздухом вышла из его тела и жизнь. Кулема выдернул нож и подпрыгнул к потерявшему сознание первому немцу. Прижал коленом грудь и отточенным движением полоснул по горлу. Кровь брызнула на небритое лицо Кулемы, но он спокойно отерся рукавом и обшмонал убитых. Забрал карабины, выкидной нож, зажигалку, спички и пару пачек сигарет. С того, что поменьше ростом, стянул сапоги. Примерил. Сели, как влитые. Еще нашел в карманах убитых два кусочка кинопленки. Поднял их и осветил «трофейной» зажигалкой – вдруг там план какой-нибудь важный или шкица голышом красуется. Однако там не было ни секретных планов, ни баб, и Кулема, отшвырнув обрезки пленки за ненадобностью, тихо свистнул в темноту, подавая знак остальным.
Глава 27
Из донесения в Генштаб вермахта: В 5 утра 4 июля 1941 года, понеся невосполнимые потери, взвод под командованием лейтенанта Фляйшауэра был выбит из деревни Невидово. Пока не удалось установить, какими частями Красная армия осуществила это неожиданное наступление – возможно, это были партизаны, возможно, солдаты регулярной армии (впрочем, на них не было никакой формы), но по свидетельству фельдфебеля Шнайдера, успевшего спастись из плена, нападавшие говорили на каком-то особом наречии русского языка, которое даже он, изучавший русский в течение многих лет в Берлинском университете, не мог понять. Возможно, это были какие-то тайные элитные войска, поскольку действовали они, если так можно выразиться, с профессиональной жестокостью. Впрочем, и это будет мягко сказано, ибо те зверства, которые творили наступавшие, не подлежат никакому описанию, и, если бы была возможность документально запечатлеть то, с каким извращенным садизмом были убиты доблестные немецкие солдаты, это был бы документ огромного пропагандистского значения. Весь мир бы содрогнулся от звериного оскала большевизма. А теперь вряд ли даже можно говорить о каком-либо захоронении погибших, настолько изуродованы и обезображены их тела. Некоторым солдатам отрезали головы, некоторым гениталии. По свидетельству все того же Шнайдера, рядовому Шульцу, который оказал сопротивление, застрелив одного из русских солдат и ранив другого, выкололи глаза, после чего вспороли живот и заставили ползти по пыльной дороге, что тот и пытался сделать на одной руке, поскольку второй придерживал выпадающие внутренности. Рядовому Рихтеру затолкали в задний проход бутылку, а затем разбили ее ударом ноги. Рихтер скончался от кровопотери. Старшему ефрейтору Венцелю топором отрубили обе ступни и под угрозой смерти заставили бежать… У другого убитого рядового (имя неизвестно) ножом отрезали гениталии, которые, предварительно изваляв в конском навозе, вручили рядовому Дорицу, требуя от того съесть это. Дорица вырвало, едва он попытался откусить кусок, в связи с чем он был немедленно зарублен топором и брошен на съедение свиньям. Рядовому Швеберу спустили штаны и привязали к мотоциклу. После чего вставили ему в задний проход выхлопную трубу и завели мотор. Когда же он потерял сознание от ожогов и боли, его тело облили бензином и подожгли. Выжившие солдаты утверждают, что многие из них были подвергнуты в том числе и сексуальному насилию. Причем групповому. Самых молодых солдат раздевали донага и насиловали в извращенной форме. Некоторые теряли сознание уже после второго или третьего полового акта. При этом насиловавшие смеялись и заставляли насилуемых то кукарекать, то блеять. Практически все уцелевшие в этой бойне солдаты являются недееспособными. Двое от увиденных ужасов сошли с ума, трое искалечены в физическом плане настолько, что вряд ли когда-либо смогут встать в строй. Еще пятеро находятся в крайне тяжелом психологическом состоянии. Фельдфебель Шнайдер – единственный, чье состояние не вызывает опасений. Он, как и лейтенант Фляйшауэр, был взят в плен и не тронут, поскольку как офицер представлял интерес для вражеской разведки. По его свидетельству, лейтенант Фляйшауэр, вызванный на допрос к человеку под странной фамилией Schnyr (возможно, еврей), мужественно отказался отвечать на вопросы касательно расположения немецких войск, после чего был насмерть забит стулом. Тело его повесили вверх ногами на телеграфном столбе посреди деревни. Сам же Шнайдер успел спастись, воспользовавшись потайным ходом через чердак дома, где находился в качестве пленного.
Считаю целесообразным передать сведения об этой кровавой и беспрецедентной бойне во все международные правовые и прочие гуманитарные организации, включая Красный крест, и потребовать от противника немедленно прекратить практику подобного садизма. Германия ведет войну гуманными цивилизованными средствами и вправе требовать того же и от других, пусть даже они и находятся на пещерно-варварском уровне развития. Подобный садизм шокирует немецких солдат и мешает им воевать. Повторяю: международные правовые организации не имеют права закрывать на подобное глаза.
Смею также заметить, что та ярость, если не сказать, животная жестокость, с которой эти элитные советские войска отбивали никому не известную деревню, а также бессмысленность операции (поскольку деревня находится на данный момент фактически в нашем тылу), наводят на определенные мысли, а именно: либо деревня Newidowo имеет важнейшее стратегическое значение, либо в ней находится нечто, что Красная армия любыми средствами пытается спасти и защитить, либо первое и второе одновременно. В связи с чем считаю необходимым бросить наши силы на ответную операцию по захвату деревни. Как знать, не окажется ли этот захват в будущем переломным пунктом во всей Восточной кампании.
P.S. Предлагаю представить фельдфебеля Вольфганга Шнайдера к награде, а также доверить ему командование заново сформированным отделением. Для этого предлагаю выделить необходимое число солдат из 11-й пехотной дивизии.
Полковник Гюнтер Штубе.
Глава 28
Шнырь сидел за тем самым столом, за которым еще недавно сидел лейтенант Фляйшауэр, и, разложив на газете хлеб и яйца, ел. Ел неторопливо, сосредоточенно. Тщательно разжевывал каждый кусок и за новым тянулся не раньше, чем проглатывал предыдущий. Его небритый кадык ходил вверх-вниз и был похож на лифт, доставлявший жизненно необходимые продукты в желудок. Чувствовалось, что в лагере Шнырь не жировал, но и не голодал. Он скрупулезно подбирал упавшие крошки, но ел без свойственного доходягам жадного, почти животного блеска в глазах. За спиной Шныря висел «шмайсер» лейтенанта Фляйшауэра, на столе рядом с газетой лежал пистолет «Вальтер». За окном было раннее утро, поскольку вся операция заняла от силы полчаса. С улицы еще доносились отдельные стоны, но и они становились все реже и глуше.
– Кулема, – негромко позвал Шнырь, продолжая ритмично работать челюстями.
Кулема тут же возник в дверном проходе.
– Звал, Шнырь?
Шнырь неторопливо дожевал хлеб, проглотил его и аккуратно свернул газетку с яичной скорлупой.
– Нарисуется Шаборевич, сразу ко мне плетуй. А пока кинь кого-нибудь на шухер. Надо принять майора, как полагается, усек?
– Усек.
Шнырь поелозил языком по деснам и зубам, выцепляя остатки застрявшей еды. Затем продолжил.
– Местных не давить. Кто шмару какую силком тронет, пойдет кукарекать. За общак кто у нас отвечает?
– Помидор.
– Скажи ему, что если местные в чем нуждаться будут, пусть не гоношится, поделится. И мне пусть курева подбросит. И вот еще что. Слыхал я, от лейтенанта немецкого, тут два левых мазурика отираются, пришли их ко мне побалакать, усек?
– Усек, – кивнул Кулема и исчез.
Шнырь облизал губы и встал, чтобы затворить окно – после многолетней лагерной жизни его все время знобило, – но не успел, поскольку, едва тронул ставни, как сзади раздались какие-то шаркающие шаги. Шнырь обернулся и увидел в двери темную фигуру. Осторожно переступив порог, фигура, ничего не замечая вокруг, двинулась петляющей походкой к дивану в дальнем углу комнаты.
– Э-эй, – окликнул посетителя Шнырь и покосился на стол с оружием, а заодно поправил левый рукав бушлата, где находилось припрятанное бритвенное лезвие. – Ты что за крендель?
– Я? – удивилась фигура и замерла.
– Головка от хуя. По-русски не ботаешь, что ли?
– Я – Клим, – снова как-то удивленно сказала фигура. – А ты кто?
– А я – Шнырь.
– А лейтенант где?
– Лейтенант вверх тормашками на столбе висит, ворон кормит.
– Аа, – совершенно равнодушно произнес Клим, как будто это было излюбленным занятием лейтенанта – висеть вверх ногами на столбе и кормить ворон.
– А зачем тебе лейтенант? – спросил Шнырь. – Обращайся ко мне, я теперь здесь за него.
– Хорошо, херр Шнырь, – кивнул Клим, мысленно удивившись, что так хорошо понимает нового лейтенанта.
«Ну, дела, – подумал он. – Кажись, я уже немецкий выучил. Даже не заметил. Хороший язык. Простой. А Михась говорил, сложный. Вечно он так – намолотит чепухи с три пуда, а все верят».
– Да какой я тебе на хер херр? – рассмеялся Шнырь, блеснув фиксой.
Смущенный количеством слова «хер», Клим ничего не сказал.