ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ

Тихомиров Виктор

— София? — утвердительно ткнул он пальцем в сторону замершей девушки.

— Да. А вы кто? Вас Семен Семенович прислал? — задыхаясь от непрошенного волнения, спросила Соня.

— Я шофер первого классу, студент ВТУЗа! — Затараторил инвалид, сверкая своей железно-золотой улыбкой, которой и надлежало доверять, поскольку глаза были скрыты от собеседницы очками.

— Шеф приказали доставить в целости и сохранности! Садитеся позади и домчу за айн момент! — воскликнул он, запуская мотор. Соня послушно забралась на заднее сиденье в некотором разочаровании, мучимая тревожным предчувствием, которое, впрочем, не

в силах было отвлечь ее от общего предчувствия огромного счастья.

Дядя, а это был, конечно, он самый, воровато зыркнул поверх очков в боковое зеркальце и резко, так что колеса задымились, сорвался с места.

…

А днем раньше, на этом же месте остановилась «Победа» с шашечками на боку. Из такси неловко выбрался артист Ворон, в черных маскировочных очках, которые, как всегда только добавляли ему привлекательности в глазах случайных прохожих. Очки не могли скрыть и нервного его состояния.

— Называется — получил доверенность на машину! — довольно громко ворчал Ворон себе под нос, отдавая водителю такси предпоследний рубль новыми, — А где она, эта машина? «Доверенность, доверенность», — разговор один. Опять прикажете мне пешком ходить?

Артист направился к дверям общежития, готовясь незаметно проскочить внутрь. Но, во-первых, он сразу же столкнулся с пристальным взглядом вахтерши, лицо которой тотчас стало меняться, приобретать изумленно — обморочный вид, столь Ворону знакомый и ничего хорошего не суливший. А во-вторых, почти истерический крик, раздавшийся из-за спины, остановил его у самого входа:

— Вот он! Держи его, отсекай от двери! — с этими воплями из подъехавшего автобуса с надписью: «Киносъемочная», почти на ходу, выскочили ассистент с режиссером и набросились на артиста, явно собираясь заламывать ему руки.

— В чем дело?! — воскликнул Ворон, сорвав с носа очки, сквозь которые, по чести говоря, сам плоховато различал окрестность, и вертя своей знаменитой головой, поскольку ему показалось, что на него еще и сеть набрасывают.

— Ишь, очками завесился! Думал, мы не узнаем! — радовался ассистент, удерживая вырывавшегося артиста за локти и давая сигнал Реброву, чтоб не медля трогал. Режиссер с гримером, как только запихали Ворона в автобус, сразу приклеили ему пышные усы, и гример принялся пудрить щеки.

— Нет, вы определено спятили! — шипел в раздражении режиссер и даже замахнулся треснуть артиста по башке саблей в ножнах, но удержался, — Группа стоит, погода шепчет, а вы болтаетесь, черт те где! — возмущался он. — Повезло еще — лошадь расковалась, за кузнецом послали. Я не гордый за вами бегать, но ведь не дело же! — резко натянул он артисту на глаза лохматую папаху, — В начале, все люди, как люди, а пол — материала отснимешь — начинается..! — продолжал он кипятиться, — Говорили мне: возьми Кадочникова! Рыбников сам просился, никогда не подводит. Всем наотрез отказал, а с вами связался, думал Ворон, мол, гений, а гений и злодейство — две вещи не совместны? Куда там!..

Автобус помчал всех к съемочной площадке, где и предстояло развернуться вскоре бурным полудраматическим событиям, и где режиссер будет вполне отомщен тем, что рассеянный или безответственный артист как следует получит в лоб.

С тротуара за всем происходящим с интересом наблюдали двое мальчишек в синих шароварах, майках и в школьных форменных фуражках:

— Репетируют для кино. Видал надпись у них, — пояснил один другому.

— На ходу прямо, чтоб время не терять, — кивнул приятель.

Из-за угла, на место уехавшего автобуса плавно подкатил на велосипеде Павел Перец. Он остановился, уперев ногу в поребрик, и с грустью засмотрелся на окно Сони, украшенное горшком с полезным «столетником». Не увидев там ничего ободряющего, сержант, задумчиво вращая педали, уехал прочь, дав себе страшную клятву в следующий раз точно выяснить по окну, какой у любимой номер комнаты и начать оказывать на нее воздействие, используя эпистолярный жанр.

49

Все это происходило недавно, теперь же события забежали далеко вперед, как всегда стараясь вырваться из узды, в которой их удерживает материальное пространство и время. Только памяти удается вернуть человека вспять, иногда даже почти на целую жизнь, и какому-нибудь зрелому мужу представится вдруг воскресным утром, что он пацан еще, прислушивается из-под одеяла, как на улице дворник сгребает фанерной лопатой снег и можно побежать туда, чтобы хоть целый день бросаться снежками или строить снежную крепость с приятелями. А мать несет с кухни пироги и сейчас примется его будить… Но нет, оказывается он ответственный работник, и жена его уж не так хороша, а несколько, как говорится, побита градом, и пирогов от нее еще надо отдельно заслужить.

Выйдя из госпиталя и заботливо трогая на ходу повязку, Ворон первым делом отправился на поиски телефонной будки. Пройдя квартал, артист нашел одну такую, с дверью не только без стекол, но и завязанную почти что узлом. Вид ее навел артиста на мысль о том, как все же силен русский человек. Ведь никаких следов инструмента не наблюдалось. Механизм подходящий тоже никак было не вообразить себе, однако дверь представляла собой ком из железных деталей, смятых и скрученных, не иначе как разгневанным циклопом. Между тем, телефон был исправен, и артист принялся лихорадочно накручивать номера.

— Раиса! — кричал он в трубку через мгновенье, — Это ты?!

— Что, я? — надменно отвечала Раиса.

— Это я, Ворон! Почему ты молчишь? Тебе известно, что со мной было?!

— Мне все известно, да! — отвечала женщина беспощадным голосом, — и очень скоро мне будет известно еще больше. А может быть и больше, чем вам.

— Как это? О чем ты? — заметался Ворон, — Ты хоть… Неужели?! — возвысил он артистический голос, от которого Рая всегда делалась сама не своя. — Я так и думал… я предвидел… я так и подозревал. Но объяснись, черт возьми! Я могу знать, в чем дело?! Ответь немедленно, слышишь!? — завизжал он уже не своим голосом, — Ну?!

— Баранки гну, — сострила, как могла Рая, несколько струсив, — сами все про себя знаете! И учтите теперь, что я не шучу! Если в семь не явитесь, пеняйте на себя!

Тут трубка сменила звук человеческого голоса на мертвенные прерывистые гудки. Ворон в бешенстве, недоумении и отчасти страхе, хлопнул трубкой об аппарат, чуть не расколов его. Затем в ярости ухватился за покореженную дверь и рывками, в два приема, почти совсем ее выпрямил, совершенно этого не заметив, но напугав выглянувшего из подворотни точильщика без руки.