Чарли-Чарли-Браво

(Старая ирландская песня, римейк)

Вдруг был звук — очень привычный рев реактивных двигателей. Так американские самолеты обычно подкрадывались к кораблю с кормы, включая форсаж на траверзе [1] , что было не психологическим давлением, а хулиганской,

А в этот раз мы не поняли. Мы этого ожидать-то ожидали, но… совсем не ожидали. Мы не могли поверить в свою удачу! Мы кричали от радости, потому что в ста метрах от нашего борта пролетела крылатая ракета «Томагавк»! Какой прекрасный мартовский бред!

— Андрюша, ты его видел?

— Да, — флегматично улыбаясь, ответил оперативный дежурный, все еще стоящий у открытой фрамуги.

И как он пролетел? — задал кто-то глупый вопрос.

Андрей присел, надул щеки и, молниеносно выбросив вперед ладонь, зашипел: «Фффшшш-шшшь!»

— И все?

— Нет! — ответил все еще не оттаявший дежурный. Он опять присел, надул щеки, выбросил вперед обе ладони и захохотал.

Только тогда мы ринулись на ходовой, чтобы успеть увидеть ярко-оранжевую точку в сопровождении двух серебристых истребителей «Супер Сейбр», несущуюся на 15-метровой высоте куда-то на север.

Понимание того, что случилось, пришло позже. Даже не тогда, когда увидел пробоину в корме корабля-мишени — огромный пятиметровый пролом, — а когда, обработав пленки и записи от руки, лег в койку, закрыл глаза, но не смог уснуть до утра, постоянно еще и еще раз прокручивая в уме события прошедших трех дней и предшествовавших им месяцев.

Я так ждал «Азию»! Я сидел в душной, пропахшей дохлой крысятиной каюте «Приморья» и слушал шум воды. Но вода плескалась не за бортом, а здесь — по палубе моего убогого жилища на четыре койки, с плесенью на переборках и заваренными иллюминаторами. Я стоял в нелепом дежурстве на юте этого бездушного железа, вылавливая из страховочной сетки под трапом пьяного старпома, но ждал свой корабль. Я слушал крик командира моей тюрьмы: «Лейтенант, я сломаю тебе карьеру, если ты не останешься служить здесь!», но не боялся. Я ждал… Почему — не знаю. Я чувствовал, что ко мне идет мой корабль. А когда он вернулся к стенке 37-го причала, я был далеко — меня отправили на береговую базу, участвовать в формировании экипажа нового корабля — очень большого и атомного. Когда же удалось оттуда вырваться и прибежать на бригаду, «Азия», отдав швартовые, уже отходила от причала. Я увидел ее тогда впервые и понял, что не ошибался. Но она ушла доковаться перед новым походом; а я догонял ее, трясясь в дизеле, возглавляя двадцать испуганных мальчишек в матросских шинелях, которые, высадившись в Шкотове, безмолвно и послушно месили грязь за мной следом, стуча зубами от осеннего дождя. Пройдя долгие семь километров по засасывающей трясине, мы безмолвно встали на причале, грустно глядя на далекую «Азию», стоящую на рейде. Но веселый буксирок лихо домчал нас к ее серому высокому борту, на котором стояли улыбающиеся офицеры и матросы, уже подготовившие для нас шторм-трап. Нос портового буксира, ювелирно удерживаемый в метре от него, гулял тогда с двухметровой амплитудой, обещая нам очередное испытание. И старый капитан крикнул нам: «Сынки, подходим по одному к носу, дожидаемся, когда он будет в верхней точке, прыгаем и лезем быстрее визга на вашу коробку. Лейтенант — ты первый!» Прыжок — треск ушитой сзади шинели — пальцы, сбитые о мореное дерево, — услужливо протянутые руки, втаскивающие тебя… Вот и все остальные двадцать почти уже моряков на борту, в тепле, в безопасности. Тогда-то и я наконец почувствовал себя пришедшим домой. Чубастый веселый старлей Юрка, оказавшийся вахтенным офицером, переложил гитару в левую руку, хлопнул меня по плечу и проводил в кают-компанию, в которой при свечах играли в бильярд еще незнакомые мне офицеры. Потом были песни под гитару, графин съеденного спирта и выдох облегчения. Но ненадолго…

Скоро пришлось глубоко вдохнуть и задержать дыхание. Меня теперь никто не называл студентом и сапогом, мне помогли смастерить настоящую мицу [2] и обжечь на огне спички ее краб [3] , подарили слегка поношенный китель, который я не успел себе пошить, и… поставили вечным дублером дежурного, так как из всех шести лейтенантов, пришедших на корабль, я был самым дремуче-нефлотским. Мне говорили: «Сходи на бак — проверь место для курения». Я отлавливал первого матроса и сурово его спрашивал:

— Куда бежим, боец?

— На бак, тащ, покурить.

— А откуда бежишь?

— С юта!

Так я и узнавал: где бак, а где полубак, что такое рында [4] и пелорус [5] , с какого борта горит зеленый огонь, а с какого — красный. Дошло даже до того, что я узнал, что такое секстан [6] , очень смутившись, так как я думал, что он или сектан, или секстам. Запомнить помогла тренировка у штурмана, когда я неудачно обсервировался и на меня напало ужасное обсервение. Похож этот прибор на совмещенные серп и треугольник с приделанным микроскопом. Штормя вместе с палубой, ты пытаешься поймать солнце в его маленькое зеркало и, качая серпом вправо-влево, посадить светило на линию горизонта или туда, где она, предположительно, должна быть. Посадив солнце в лужу, ты получаешь нужный угол и радуешься, не зная, что это — только прелюдия к пытке, так как потом надо: ввести в полученный результат ряд поправок, учитывающих понижение видимого горизонта; полудиаметр наблюдаемого светила; определить графически поправки к счислимым координатам, пользуясь формулами и приемами морской астрономии, с трудом найденными в дюжине толстенных гроссбухов, и, взглянув на точные спутниковые координаты, вдруг понять, что Колумб плавал «на глаз». Моим лучшим достижением была неувязка в 70 миль от истинного места… Но это не важно — ты уже отращиваешь усы и прошел свой первый пролив — Лаперуза. Тебя почти не тошнит, пальцы ног не хватаются за палубу, а сгибаются-разгибаются вместе с ее качанием. Самое время заняться работой по специальности. Я сел за приемник, надел лопухи наушников и стал слушать. Меня попросили записывать все, что я услышу. Три часа я записывал эфирные помехи… Но, когда в сети что-то забулькало, я впал в ступор. Это не был английский язык с американским произношением. Это был искаженный помехами крик кашалота на амхарском языке. Единственное, что я смог понять, — это то, что какой-то «корабль Ноа вызывает порт Ситка». Словарь Мюллера четко сказал, что есть только один «корабль Ноа» — Noah's Ark — Ноев ковчег. В смятении я не знал, что доложить начальнику, лишь подивившись долгожительству основателя Гринписа и армянского коньячного дела. Начальник же сказал, что я молодец и если не буду снимать лопухи до конца похода, то стану понимать, что это — NOAA ship — судно американской Национальной администрации по изучению океана и атмосферы. Пришлось с готовностью воспринять «дружеское пожелание» шефа, да так, что через месяц мои уши почернели от резинок наушников, но научились понимать переговоры американских истребителей на УКВ, а рука успевала их записывать. Даже каждый растянутый перегрузками «Shiiiiit» [7] …

А пока мы только начали свой долгий путь в сторону Америки, немного уклоняясь на север от намеченного маршрута. Помогал нам в этом тайфун, тогда еще далекий, но обещающий поймать нас на большой воде Тихого.

— Товарищ командир, — настаивает старпом, — вот же метеокарта с нашего спутника! Тайфун на Корею идет! Пойдемте прямо — время сбережем! Смотрите, чайки на воде сидят!

— И среди чаек бывают подлецы! — суровеет командир, доставая другую, заветную метеосводку, которой он верит. На листке крупный логотип — NOAA. Через сутки нас кидало и швыряло адски. Администрация Ноя оказалась точнее…

Вскоре тайфун нас отпустил, лишь лизнув. И вот мы бежим по пустыне, вдали от любых судоходных линий. Здесь только вода и небо, но и они иногда сливаются в сферу, в космос. Жителей у этого космоса нет, их на полном ходу не видно. Есть только такие же, как мы, кочевники — дельфины, но пересекают они океан без явной военной или коммерческой причины. Их причина — неограниченная свобода. Потому и бывают они всегда в хорошем настроении. Нашу военную железяку они считают передвижным аквапарком, принимая джакузи в кильватерном следе, делая сальто с трамплинов волн, создаваемых корпусом корабля и плавая наперегонки перед бульбой [8] стальной чудорыбы. Один из них встал на хвост, похлопал себя по бокам плавниками и, глядя мне в глаза, сказал: «Лохматоголовый, шумите сильно — американцы вас услышат».

Но американцы нас не услышали, как бы ни гремели наши дизели, не послав за две недели ни одного самолета «Орион» в нашу сторону. Они прилетели позже, когда до берега Америкен осталось миль пятьдесят. Больше они нас без внимания не оставляли…

Очень интересно ожидание встречи с Новой Индией: ты ждешь башни скайскрейперов [9] , вырастающие из песчаного пляжа, а реально получаешь невзрачный обрывистый берег из глины. Это Калифорния. Ты не веришь своим разочарованным глазам, ведь появившиеся телевизионные каналы показывают другое — что здесь живут ковбои, рэмбы, мыши-маусы, утки-даки и бэтмены. Но на берегах их не видно. Наверное, они еще спят…

Спят и местные военные — полигон Пойнт Мугу тих и чист. Спят курганы темные, в воду погруженные — острова Сан-Николас, Сан-Мигель, Санта-Роза, Санта-Круз. Идиллия. Санта-Барбара тоже храпит голосом ковбоя Рональда. Рону снятся звездные войны против Империи Зла. Ну, что ж, горбатого Йоду ему в помощь.

Но вот и солнце совсем проснулось. Странно, что в этих местах оно встает совсем не со стороны Японии. Когда его лучи осветили прибрежные холмы, из-за них сразу же появились ковбои, рэмбы и бэтмены. Как говорится по-американски: the hell broke out, то есть — адская военная машина вырвалась наружу. Вокруг все летало, ныряло и стреляло. Вот вертолет «Си Стэллион» заправляется в воздухе от самолета-заправщика КС-130, вот атомный крейсер «Тракстан» поливает из носового орудия полигон на южной оконечности острова Сан-Клементе, корректируемый самолетом «Бронко», но на двести десятом выстреле чахнет — снаряд застревает в стволе. Вот «Томкэты» носятся за скоростной воздушной мишенью, а рядом вертолеты и «Орионы» гоняют подводную лодку «Лос-Анджелес», отрабатывая противолодочную оборону. А почти у борта «морские котики» прыгают в воду со своих скоростных лодок. Только верто-летоносец «Окинава» в печали — ищет матроса, «прыгнувшего за борт». Через сутки его найдут в фальш-трубе, где он спрятался от побоев.