Чарльз Лайель. Его жизнь и научная деятельность
Шрифт:
В 1823 году он был избран секретарем Геологического общества, и к этому же году относятся его первые вполне самостоятельные геологические исследования. Он предпринял экскурсию в Суссекс и на остров Уайт, где изучил отношения некоторых слоев, остававшиеся до тех пор неясными. Свои наблюдения – чисто специальные, лишенные общего значения – он сообщил Мантелю, который обнародовал их позднее, в «Геологии острова Уайт».
В том же году он прочел в Геологическом обществе сообщение о реках Форфаршира и съездил в Париж, где познакомился с Кювье, Гумбольдтом, Броньяром, Араго и другими.
Кювье принял его очень любезно, но, конечно, не обратил внимания на молодого английского адвоката, любителя геологии. Лайель бывал на его soir'ees [2] , где собирались наиболее выдающиеся представители науки, литературы и администрации, преимущественно иностранные, так
2
вечерах (фр.).
Лайель познакомился также с известным геологом Констаном Прево и вместе с ним посетил и осмотрел наиболее интересные места Парижского бассейна.
Самое приятное впечатление произвел на него своими универсальными знаниями и увлекательной, блестящей, остроумной беседой Александр Гумбольдт. «Немного найдется героев, которые бы так мало теряли вблизи, как Гумбольдт», – замечает он в одном из писем.
1824 год был посвящен геологическим экскурсиям по Англии с Констаном Прево и по Шотландии с Буклэндом, а в следующем году появились первые печатные работы Лайеля о прослойках серпентина в Форфаршире и о пресноводном мергеле: работы фактические, описательные, первые опыты начинающего ученого.
А что же юридические занятия? Они подвигались своим чередом. В 1824 году он получил степень магистра искусств, а в 1825 году закончил свое специальное юридическое образование и был назначен «барристером» [3] на два года в Западный округ.
«Глубокие юридические познания» Лайеля служили, по-видимому, мишенью для остроумия его друзей-геологов. Да и сам он относился к ним с юмористической точки зрения. Вот, например, выдержка из письма к Мантелю, который коснулся этого щекотливого предмета в одном из своих сочинений: «Ваша похвала моим глубоким юридическим сведениям, хотя и жестокая насмешка надо мною, не вызвала, однако, такого града шуток со стороны моих друзей, какого я ожидал. Впрочем, Буклэнд немало потешался надо мною вчера по этому поводу. Я сказал Мурчисону, что если он будет смеяться, то я уговорю вас выбросить это замечание в следующем издании, заменив его ссылкой на „мистера Мурчисона, члена Геологического общества, научные открытия которого так же, как и блестящие военные подвиги на Пиренейском полуострове под начальством герцога Веллингтона, известны всему миру“ [4] .»
3
Низшая степень адвокатского звания.
4
Мурчисон, знаменитый геолог, служил солдатом в армии Веллингтона, прежде чем сделался геологом.
Лайель не бросал юридических занятий, но они сами собою сошли на нет, захирели и зачахли, вытесненные и задавленные его научными стремлениями. Причина, в силу которой он так долго держался за адвокатуру, была чисто материальная: ему хотелось зарабатывать деньги, не из жадности и не вследствие нужды – средства у него были, – а по принципу: как же, мол, жить, не зарабатывая свой хлеб? Впоследствии, и очень скоро, оказалось, что наукой тоже можно зарабатывать: книги Лайеля расходились во многих изданиях и давали ему изрядный доход; тогда он окончательно порвал с правоведением. Но уже задолго до этого момента юридические занятия сделались для него простой формальностью, к которой он относился, как чиновник к службе: отзвонил – и с колокольни долой. Письма, заметки, журналы Лайеля, относящиеся к этой эпохе, равно как и первые работы его, носят сухой, фактический, описательный характер. Журналы поездок во Францию, Швейцарию, Италию переполнены геологическими заметками, набиты фактами, но в них почти не упоминается о геологических теориях, вернее геологических романах того времени. Очевидно, они не занимали Лайеля, не действовали на него: он хотел освоиться с фактами, изучить строение земной коры в возможно большем районе, сравнить памятники древней геологической истории с результатами ныне действующих сил, прежде чем объяснять происхождение и образование этих памятников. Этот сухой, деловой, трезвый характер в таком молодом возрасте кажется удивительным; юность склонна к лирическим излияниям, к скоропалительному решению вопросов, легко поддается блестящим, красивым, эффектным обобщениям… А на Лайеля они не действовали: только раз он с восторгом упоминает о воззрениях Кювье, – но и это, по-видимому, было мимолетным впечатлением; на мгновение он поддался обаянию великого ученого, однако не усвоил его теорий… Такая невосприимчивость бывает признаком или великой тупости, ограниченности, неспособности к обобщениям, или, наоборот, великого ума, оригинального, самостоятельного. Первый неспособен к обобщениям и потому отвергает их, или воспринимает очень туго; второй способен выработать свои и потому отвергает чужие, или воспринимает их лишь после того, как переработает и проверит на деле. Один не может усвоить теории вследствие умственного бессилия, другой может не усваивать ее вследствие умственной силы. На поверхностного наблюдателя и тот и другой производят одинаковое впечатление; оттого выдающиеся люди часто кажутся в детстве тупицами, и будущий гений попадает на заднюю скамью, на «камчатку».
Лайель туго поддавался влиянию наставников, принимал к сведению, но не усваивал их теории и, если не казался тупицей, то все же никто не подозревал в нем будущего реформатора и законодателя науки. Да он пока и не метил в реформаторы, а шел спокойно и уверенно своим путем, не принимая на веру господствовавших теорий, не пытаясь угадывать то, что следовало узнать, так как чувствовал себя в силах усвоить громаду фактов без помощи априорных схем (вещь невозможная для дюжинных способностей).
Кроме этого делового, трезвого характера, в его журналах можно отметить две черты, характерные для него как для ученого: большую наблюдательность, благодаря которой он быстро замечает сходства и различия геологических образований различных стран или различных эпох, и стремление исчерпывать до дна всякий вопрос. Эта последняя черта в особенности замечательна. Он не мог успокоиться, пока оставалось хоть малейшее сомнение, и ненавидел поверхностное отношение к предмету исследования. Если ему нужно было навести справки о каком-нибудь явлении – лавине, обвале и тому подобном, – которого он сам не видел, он собирал возможно большее число очевидцев и повергал их перекрестному допросу с ловкостью судебного следователя. Если во время экскурсии попадался какой-нибудь сложный запутанный разрез, он возился над ним, неотступно добиваясь толку, когда другие участники экскурсии теряли терпение и отправлялись дальше. Эта настойчивость помогала ему разбирать грамоту Земли там, где другие видели только кучу перепутанного шрифта. В письмах его часто попадаются негодующие заметки о торопливости и небрежности Буклэнда и других геологов.
«Это такой великолепный ключ, – говорит он по поводу одного разреза, – что я решительно недоумевал бы, как мог он породить столько недоразумений, если бы не видел своими глазами, как скоропалительно Буклэнд разделался с ним. Почти вся эта часть острова Уайта находится в таком хаотическом состоянии, что, по всей вероятности, это и послужило причиной сумбура, царящего в головах наших геологов по вопросу последовательности Суссекских слоев, – и притом тех самых геологов, которые смеялись над заключениями де Люка».
Эта настойчивость, это стремление добиться толку во что бы то ни стало, не ограничиваясь поверхностным исследованием и догадками, проявлялись и в его спорах. О Лайеле упоминает Дарвин, познакомившийся с ним несколько позднее, уже после выхода в свет «Основных начал геологии». «Если мне случалось, – говорит Дарвин, – высказать какое-нибудь замечание против него по поводу геологических вопросов, он не успокаивался до тех пор, пока не уяснял предмет вполне, вследствие чего последний и для меня становился яснее. Он приводил все возможные аргументы против меня, и даже исчерпав их, долго оставался в сомнении».
Семь-восемь лет (1819—1826) продолжался этот подготовительный период в геологической деятельности Лайеля. Мало-помалу, однако, из поглощаемых им фактов начала вырабатываться система, которой суждено было преобразовать геологию. Раньше он чувствовал инстинктивное недоверие к геологическим романам современников; теперь подверг их сознательной критике. Чем ближе он узнавал строение земной коры, тем яснее становилось для него, что ключ к геологии незачем выдумывать, изобретать, потому что он уже есть, готов, – таится в явлениях окружающей нас природы. Стремление к детальному, мелочному исследованию сослужило ему огромную службу. Только детальное изучение могло обнаружить единство древних и нынешних сил природы. Мы увидим это ниже, когда будем говорить о книге Лайеля.
Итак, он овладел ключом к геологии. Оставалось только приложить его к делу, разобрать строчку за строчкой геологическую летопись, показать, что самые хитрые иероглифы ее действительно объясняются при помощи этого ключа. Работа предстояла громадная, но она не пугала Лайеля, верившего в свои силы. Но прежде чем говорить о том, как он исполнил эту работу и в чем собственно она заключалась, – посмотрим, каково было состояние науки в его время, что сделали его предшественники и современники, насколько они подготовили реформу Лайеля.