Чародеи
Шрифт:
— О, смотрите-ка! — восклицает Эдик. — Диван поставили! Это хорошо…
Он с размаху садится на диван, несколько раз подпрыгивает, и вдруг выражение удовольствия на его лице сменяется удивлением, а удивление — тревогой.
— Как это так? — бормочет он. — Позвольте…
Он ощупывает ладонями обивку, вскакивает, становится на колено, запускает руку под диван и что-то там с натугой поворачивает. Раздается странный звук, словно затормозили пленку в магнитофоне. Эдик неторопливо поднимается, отряхивая руки. На лице
— А ежели он тут у меня, скажем, молиться зачнет? — воинственно вопрошает она прямо с порога.
— Да нет, не начнет, — рассеянно говорит Эдик. — Он же неверующий. Слушайте, Наина Киевна, откуда здесь это? — Он показывает на диван. — Давно привезли?
— Опять же вот диван! — сейчас же подхватывает старуха. — Как завалится он на этот диван…
— Это не диван, — говорит Эдик. — Между прочим, Саша, вы действительно воздержитесь от этого дивана… Позвольте, — говорит он, озираясь. — Здесь же была раскладушка…
Ночь. В окно сквозь ветви дуба глядит огромная сплющенная луна. Вдали лают собаки, из-за стены доносится молодецкий храп. Затем где-то в доме бьют часы — полночь.
Саша, укрывшись простыней, лежит на раскладушке, листает толстую книгу, зевает. На полу — раскрытый чемодан, в нем книги вперемешку с носками и галстуками. Когда часы начинают бить, Саша поднимает голову и считает удары, потом сует книгу под раскладушку, приподнимается и тянет руку к выключателю. Раскладушка угрожающе трещит. Саша гасит свет, энергично поворачивается на другой бок, и в то же мгновение раскладушка с лязгом разваливается.
Тишина. Потом храп за стеной возобновляется, Саша, чертыхаясь вполголоса, выбирается из простыни и пытается поднять раскладушку. В руках у него разрозненные детали. И снова, как давеча, слышится явственное хихиканье. Саша резко оборачивается и успевает заметить на фоне окна огромную кошачью голову — наставленные уши, торчащие усы и блеснувшие глаза. И снова в окне только луна да ветви дуба.
— Тьфу-тьфу-тьфу, — произносит Саша через левое плечо.
Он подбирает с пола тощий матрас, подушку, простыни и в нерешительности оглядывает комнату.
Диван.
Несколько секунд Саша еще медлит, а затем твердыми шагами направляется к дивану. Расстилает постель, несколько раз с силой нажимает на диван, словно пробуя его на прочность, и укладывается. Глаза его закрываются, на физиономии появляется блаженная улыбка. И в то же мгновение вновь возникает звук заторможенной магнитофонной пленки, переходящий в обстоятельное откашливание.
— Ну-с, так… — произносит хорошо поставленный мужской голос. — В некотором было царстве, в некотором государстве был-жил царь по имени… мнэ-э-э… Ну, в конце концов, неважно. Скажем, мнэ-э-э… Полуэкт…
Саша некоторое время слушает с открытыми глазами, потом осторожно встает, пригнувшись, подкрадывается к окну и выглядывает. Спиной к дубу, ярко освещенный луной, стоит на задних лапах кот Василий. В зубах у него зажат цветок кувшинки.
— Мнэ-э-э… — тянет он, задумчиво подняв глаза к небу. — У него было три сына-царевича. Первый… мнэ… Третий был дурак, а вот первый?
Кот трясет головой, потом закладывает передние лапы за спину и, слегка сутулясь, плавным шагом направляется прочь от дуба.
— Хорошо, — цедит он сквозь зубы. — Бывали-живали царь да царица… У царя, у царицы был один сын… Мнэ-э… Дурак, естественно…
Кот с досадой выплевывает цветок и, топорща усы, потирает лоб когтистой лапой.
— Пр-роклятый склероз, — говорит он. — Но ведь кое-что помню! «Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь — на обед, молодец — на ужин…» А дальше? — Кот делает фехтовальные движения. — Три головы долой, Иван вынимает три сердца и… и… — Плечи его поникают. Он глубоко вздыхает и поворачивает обратно к дубу. В лапах у него вдруг оказываются массивные гусли.
— Кря-кря, мои деточки, — поет он, пощипывая струны. — Кря-кря, голубяточки! Я… мнэ-э-э… Я слезой вас отпаивала… Вернее, выпаивала… — Некоторое время он марширует молча, стуча по струнам, потом немузыкально кричит: — Сладок кус недоедала! — Прислоняет гусли к дубу и чешет задней лапой за ухом. — Труд, труд и труд! — провозглашает он.
— Только труд! — Он снова закладывает лапы за спину и идет в сторону от дуба, бормоча: — Дошло до меня, о великий царь, что в славном городе Багдаде жил-был портной по имени… — Тут он встает на четвереньки, выгибает спину и злобно шипит, стуча лапой по лбу. — Вот с этими именами у меня особенно отвратительно! Абу… Али… н-ну, хорошо, скажем, Полуэкт…
Голос его прерывается протяжным пронзительным скрипом и отдаленным рокочущим «Ко-о, ко-о, ко-о…». Изба вдруг начинает раскачиваться, как лодка на волнах, двор за окном сдвигается в сторону, а из-под окна вылезает и вонзается когтями в землю исполинская куриная нога — проводит в траве глубокие борозды и снова скрывается. «Ко-о, ко-о, ко-о» переходит в звук тормозящейся магнитофонной пленки и затем в пронзительный телефонный звонок.
Саша сидит на полу рядом с диваном, запутавшись в простыне, и очумело вертит головой. Телефон в прихожей звенит беспрерывно.
Саша наконец вскакивает, выбегает в прихожую и хватает трубку.
— Алло! — хриплым со сна голосом говорит он.
— Такси вызывали? — гнусаво осведомляется трубка.
— Какое такси?
— Это два-семнадцать-шестнадцать?
— Н-не знаю…
— Такси вызывали?
— Нет… Не знаю… Откуда мне знать?
В телефоне гудки отбоя. Саша вешает трубку, некоторое время с сомнением смотрит на телефон, потом возвращается в комнату и… остолбеневает на пороге.
Диван исчез.