Чародей как еретик
Шрифт:
— Уверяю вас, миледи, ничто, омрачающее вас и вашу внучку, не может быть для меня пустяком, — страстно возразил аббат. — Но что это, что за раздоры могли нарушить столь милое согласие любящих сердец?
— Что же еще? — вздохнула баронесса. — Я еще раз напомнила ей, лорд аббат, об ее долге перед своим родом и страной, но она снова заупрямилась!
— Леди! — с укоризной воззрился аббат на леди Мэйроуз. — Уж не хотите ли вы сказать, что вообще не выйдете замуж?
— Нет, не совсем так, милорд, — девушка встретила его взгляд, не смущаясь,
— Да при чем тут я!?
Сквайр Роули уныло уставился на головную боль всей деревни, мнущуюся перед столом. Лоун выглядел как обычно, то есть грязно: рубаха не стирана самое меньшее месяц, не говоря уже о том, чтобы просто снимать ее на ночь, бритье на этой неделе тоже было не самой насущной заботой, а вошки, ползавшие по вороту, вертели мордочками с таким видом, словно даже для их крошечных носиков аромат казался чрезмерным. Денек выдался пригожий, и Роули порадовался, что заставил слуг вытащить стол на двор, чтобы разбирать жалобы и вершить суд на свежем воздухе. К несчастью, он не подумал о том, чтобы поставить стол с наветренной стороны, и теперь отчаянно старался дышать пореже.
— Лесник видел тебя убегающим прочь от оленя, а в оленьей туше нашли твою стрелу.
— Стрелу ворюга какой-нибудь украл, небось!
— Небось этот ворюга и оленя подстрелил. Конечно, — после особенно сильного порыва ветерка у Роули перехватило дыхание, и он, зажав нос, подождал, пока ветер притихнет. Его сюзерен, сэр Торджел, относился к браконьерам не очень сурово, он запрещал охотиться лишь тем, кому и так было чем прокормиться. Но Лоун все еще сидел на шее у родителей, хотя ему уже давно перевалило за двадцать, и не голодал, хотя его чаще видели в лесу, чем в поле, — а оленя хватило бы, чтобы несколько дней кормить всю деревню. Нет, на этот случай сэр Торджел не станет смотреть сквозь пальцы.
— А как ты оказался поблизости от оленя?
— Ну, это… хворост собирал! Для очага, вот. Откуда ж я знал, что этот олень там валяется?
— И в самом деле, — вздохнул сквайр. — А почему у тебя в руках не оказалось ни хворостинки? Ты даже мешок для хвороста с собой не взял.
— Так ведь я ни хворостинки и не нашел!
— Это до полудня-то? Здешние леса содержатся в порядке, но не в таком уж, — нахмурился Роули, поглядывая на небо. Солнце уже почти опустилось, собирались сумерки. Пора было заканчивать.
— Нет, все-таки я признаю тебя виновным в браконьерстве.
— Да как это! — лоб Лоуна покрылся капельками пота: наказанием за браконьерство была смерть. — Это ж не я!
— Все свидетельствует, что ты, — сурово посмотрел на него Роули. — Если у тебя не найдется свидетелей, которые скажут, что видели тебя без лука в ту самую минуту, как подстрелили оленя, то я засажу тебя в…
— Есть, есть! — взвизгнул Лоун. — Видели меня, видели!
— Ну и кто же? — презрительно усмехнулся Роули.
— Стейн видел, Стейн!
Роули только головой покачал, дивясь наглости
— Ты прекрасно знаешь, что Стейн мертв.
— Все равно, он меня видел, когда стрелял! Это он выстрелил, вот кто! Уж не хотел плохо говорить о покойнике, но вы ж заставите!
— Плохо это, верно, — прищурился Роули. — Так значит, ты еще и последний, кто видел Стейна живым. Сдается мне, что ты знаешь про его смерть куда больше, чем говоришь!
— Ничего я не знаю! — заверещал Лоун, вырываясь от стражников и размахивая связанными руками. — Я призываю его в свидетели! Стейн, где ты! Ах, если б ты мог, ты б пришел и подтвердил, что я не виноват!
Такое богохульство было слишком даже для Роули.
— Ты лжешь, подлый убийца! Хотел бы я, чтобы Стейн оказался здесь, потому что…
Тут он замер, сбитый с толку неимоверным ужасом, всплеснувшимся в глазах Лоуна. Затем медленно обернулся и посмотрел назад.
У них за спиной, вполне различимый даже в сумерках, вился клубочек тумана, принявший очертания человека, юноши в куртке и штанах, с кровавой раной во лбу.
— Стейн? — прошептал Роули.
«Он лжет, — прозвучал у них в головах голос Стейна. — Это он убил оленя, я видел это. И за это он убил меня. А потом закопал камень в землю, чтобы подумали, что я сам погиб по неосторожности».
Лоун завопил, с визгом и воплями забился в руках побелевших, как мел, стражников. Привидение Стейна медленно расплылось, словно завывания Лоуна разорвали его на части и прогнали прочь. Голос Лоуна оборвался, он еще с секунду, выкатив глаза, пялился на то место, где только что стояла тень Стейна, а потом повалился наземь в беспамятстве.
Лудильщик с трехдневной щетиной носил что попало, какие-то рваные ошметки пополам с грязью. Мальчишка рядом с ним выглядел не лучше, только небритость ему заменяла немытость. Оба были увешаны кастрюльками и сковородками, звеневшими и гремевшими на каждом шагу. Конечно, острый глаз заметил бы, что под тряпками скрыты мускулистые, крепкие тела, а старший из лудильщиков уж больно доволен всем окружающим.
Мальчишка, наоборот, понуро глазел по сторонам.
— Нам обязательно так лучезарно улыбаться, папа?
— А что толку ходить с кислой рожей?
— Если бы кто-то из наших знакомых увидел тебя, они бы точно решили, что ты радуешься, что улизнул от мамочки.
— Никогда! Хотя… да, должен признаться, когда я выхожу из себя, лучше бы ей не бывать поблизости, — усмехнулся Род. — И мне всегда нравилось убраться ненадолго от Их Величеств и королевского двора. Понимаешь, это такое потрясающее чувство… чувство… свободы.