Чародей

Вулф Джин Родман

– Особенно в первый раз, когда мы бились с воинами, которых он выставил против нас. У меня в руке был меч. Темнота, шум, крики, полная неразбериха. Ад кромешный. Идн вам рассказывала, я знаю.

Я кивнул и добавил, что не только Идн, а Тауг и многие другие тоже. Пока я говорил, до нас донесся лай Гильфа: он напал на след. Несколько мгновений я напряженно прислушивался (как и Свон), а потом сказал, что, если туман не вводит меня в заблуждение, пес уже удалился на значительное расстояние.

– Я пойду за конем, – выпалил Свон и в считаные секунды скрылся из виду.

В глубине души я надеялся, что он не заблудится в тумане, как остальные.

Где-то с час я, отчаянно напрягая слух, шел на голос Гильфа, который громко лаял, когда чуял запах явственно, и тихо поскуливал, когда терял след из-за какой-нибудь причуды местности. Буквально за минуту до того, как я нагнал пса, до моего слуха донесся серебристый голос трубы – отдаленный, приглушенный туманом, который завивался тонкими струями и постепенно рассеивался на крепчающем ветру, призывающий людей Мардера загасить костры и оседлать лошадей. Настигнув наконец Гильфа, я предупредил его, что, возможно, мы не сумеем быстро догнать наших, даже если прямо сейчас найдем Тауга.

Более отчетливо, чем обычно, он сказал:

– Не только.

– В смысле – не одного Тауга? Ну разумеется. С ним Линнет, Этела и Вил, – во всяком случае, я надеюсь на это.

– Не только они.

Гильф снова опустил нос к земле, принюхался и зарычал. Не знаю, звучал ли страх в рычании пса, но он увеличился в размерах и потемнел на моих глазах, а когда снова заговорил – повторив, что Тауг и остальные не одни, – голова его была величиной с мое боевое седло, а клыки длиннее моей кисти.

– И вы тоже не одни, – раздался голос позади меня.

Глава 26

МОРСКИЕ ДРАКОНЫ

Склон уходил вниз на многие лиги – так мне показалось. А если нет, если я неправильно оценил длину склона, то лишь потому, что спустился по нему не до самого конца.

Как далеко до Эльфриса? Никто не задает таких вопросов, поскольку все, знающие Эльфрис, знают, что нет такой меры длины, которой можно измерить путь до него. Как далеко до лета, сэр? Сколько шагов? Как далеко до мечты, жившей в душе моей матери?

Деревья становились все выше и выше, покуда оставшийся далеко позади лес Митгартра не стал казаться зарослями кустарника. Начавший рассеиваться туман потемнел, превратившись из белого в желтый. Гильф принюхался, я сделал то же самое и сказал:

– Море.

– Вы довольны, господин? – широко ухмыльнулась Ури, и я вспомнил все костры, которые мы разжигали и поддерживали вместе; кошмарное крылатое существо, которым она являлась прежде; и стенающую эльфийскую деву, дрожавшую в сочной траве под дуриановым деревом, красную, точно закатное солнце, и слишком слабую, чтобы подняться на ноги.

Я невольно улыбнулся:

– Я был бы доволен, когда бы во мне не нуждались в Митгартре. Сколько времени прошло, пока я бездельничал здесь, в Эльфрисе? Год?

– И часа не прошло, господин. Вы сделали лишь несколько шагов.

– Но мне предстоит пройти долгий путь, чтобы найти моих друзей.

– Вовсе нет. Хотите увидеть их? Идите за мной.

Она провела нас между деревьев, где не было никакой тропинки, на вершину голой скалы, вокруг которой клубился туман. Я сказал, что ничего не вижу, а Гильф с ворчанием попятился и снова укрылся под сенью леса.

– Сейчас увидите, господин, когда туман рассеется.

Ури взяла меня под руку, вероятно желая заверить, что мне нечего бояться высоты; я увидел, что теперь она не эльфийская дева, а земная женщина, тоненькая и обнаженная, с парящей над головой копной огненных волос. Мелкий дождик просыпался на нас – и сразу прекратился.

В туманной пелене образовался разрыв, и в нем я увидел каменистый берег внизу, белогривые волны, накатывающие на него в такт ударам моего сердца, а за ними (где море было не прозрачным и не зеленым, а темно-синим) голову и плечи, когти и крылья белоснежного дракона, превосходящего размерами Гренгарма. Никакими словами не описать чувства, которые я испытал тогда. Если бы я сказал, что сердце у меня упало или что я ощутил себя оленем, которому выпускают кишки, разве мои слова произвели бы на тебя впечатление? Да и они не соответствовали бы истине, ибо я почувствовал себя гораздо хуже. Холодный пот градом хлынул по моему лицу, я оперся на меч, ибо у меня подкосились ноги. Ури заговорила, но я не ответил. И я не помню, что она сказала: голос ее ласкал слух, но пение птицы имело бы для меня ровно столько же смысла или даже больше.

Разрыв затянулся, и белый дракон исчез из виду.

– Плохой! Плохой! Плохой! – прогавкал Гильф из своего укрытия под деревьями.

– Твой хозяин так не считает, – сказала Ури. – Он прославил свое имя, убивая подобных существ. Вспомните о радости, царящей в Голденхолле! – Она сжала мою руку крепче. – Я не хотела, чтобы вы увидели Кулили столь неожиданно, господин. И все же…

– Ты рада, что я увидел, ибо ты стала свидетельницей моего страха и позора.

Я попытался повернуться и пойти прочь, но она схватила меня за руку, и я не рискнул вырываться, поскольку стоял на самом краю обрыва.

– Не рада. Удивлена. Кулили отражала нападения многочисленных войск.

– Ты бы с удовольствием напугала меня еще сильнее, когда бы могла.

– Вы мой господин. – Она заглянула мне в лицо. Сейчас Ури была прекраснее любой смертной женщины, хотя глаза ее горели желтым пламенем. – Если вы боитесь Кулили, вы не станете сражаться с ней, а если вы не станете сражаться с ней, вы не погибнете. Я часто подтрунивала над вами.

– Слишком часто.

Я смотрел на клубящийся туман, боясь, что он снова расступится. Если бы я опять увидел белого дракона, я бы, наверное, столкнул Ури с обрыва и обратился в бегство.

– Не стану возражать. Но сейчас я не подтруниваю. Вторая смерть, принятая здесь, может означать для вас переход в полное небытие. Вы рассчитываете вознестись к вашему Вальфатеру?

Я помотал головой.

– Вы и не вознесетесь, господин. Если вы снова умрете – здесь или в Митгартре, – вы можете умереть окончательно. Сейчас я держу за руку ту часть Эйбела, которая осталась в живых после первой смерти.

– Сэра Эйбела, – поправил я.

– Вы унижаете свое достоинство!

Я молча смотрел на клубящийся туман.