Чаровница для мужа
Шрифт:
Несусветное пальто дополнялось столь же несусветными белыми сапогами и сумкой из змеиной кожи — тоже белой.
От этих деталей Алена, раз к ним приковавшись, глаз не могла отвести. Не то чтобы она была таким уж выдающимся серпентологом, по-русски говоря — змееведом: по правде сказать, ничегошеньки в змеях не понимала и отродясь не отличила бы безобидного ужаку от ядовитой гадюки, а во Франции, близ криминальной деревни Мулен-ан-Тоннеруа, [3] даже как-то раз веревку, лежащую поперек дороги, приняла за змею и бежала от нее быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла, — однако даже она знала, что белая змея — существо уникальное. Не зря же в фольклоре многих народов (вот уж в чем в чем, а в фольклоре писательница Дмитриева была изрядно искушена!) белая змея — старшая над другими змеями, хранительница кладов, всем змеям змея, и убивший ее получает возможность видеть клады и сокровища. Вкусить мясо белой змеи — то же, что испить воды мудрости, человек обретает дар слышать и понимать вещие речи птиц и животных. Так полагают славяне. А башкиры, к примеру, убеждены, что если перед белой змеей расстелить белый платок, то она положит на него свои рожки, и человек, который получил эти рожки, будет счастливым. Но причинять зло белой змее, царице змей, нельзя ни в коем случае — другие гады сожрут убийцу на месте.
3
О приключениях в этой деревне можно прочитать в романах Елены Арсеньевой «Париж. ru», «Повелитель разбитых сердец», «Поцелуй с дальним прицелом», «Ведьма из яблоневого сада», издательство «ЭКСМО».
Видимо, в китайской мифологии (а возникшая в редакции дама была, конечно, китаянка) к убийцам белых змей относились менее уважительно, потому что носительница сапог из их кожи выглядела весьма преуспевающей. С другой стороны, не сама же она приканчивала змей, не она сдирала с них кожу и тачала из нее сапоги…
Размышления Алены были прерваны Александриной, которая наконец-то вышла из ступора и спросила:
– А вы, собственно, к кому?
Луноликая особа обратила к ней свои узкие глаза и внимательно осмотрела, словно решая, достойна ли эта брюнетка в пончо, чтобы ей ответили, или нет. Видимо, Александрина все же прошла и фейс-контроль, и дресс-код, потому что китаянка кивнула в знак приветствия и, щелкнув замочком (похоже, что платиновым) своей белой змеиной сумки, достала из нее свернутый бумажный квадратик. Буквы «ГМГ», «Губернская Молодежная Газета», сразу бросились в глаза.
– Так, — проговорила догадливая Александрина, — у вас что, претензии к какому-то материалу?
Могучий мужчина — главный редактор — бочком, бочком, неприметно слинял в свой кабинет, из чего следовал вывод, что главным редакционным вышибалой является именно хрупкая и нежная Александрина.
– Совершенно верно, — сказала китаянка на прекрасном, без малейшего акцента, русском языке и кивнула в подтверждение своих слов. — К материалу.
– К какому именно?
– Вот к этому, — китаянка развернула газету. — В нем искажены факты.
Длинный-предлинный ноготь — алый, словно кровь, длиной сантиметров пять, не меньше, вдобавок украшенный блестками, — на миг завис над страницей, и Алена вспомнила, что в былые времена китаянки удлиняли свои ногти с помощью золотых и серебряных наконечников. Особенно этим славилась императрица Цыси. Здесь следует уточнить, что голова писательницы Дмитриевой была битком набита массой разных сведений, порой нужных, порой совершенно бесполезных, кстати или не кстати всплывавших в памяти. Кажется, это называется эрудицией.
Следя за движением сверкающего ногтя, все вытянули шеи и невольно прочли вслух:
– «Дуэль на рынке».
– О! — воскликнул Венька, краснея. — А! Так вы… — И осекся, и умолк, будто мигом онемев.
– Понятно, — кивнула Александрина, которая, судя по всему, навидалась в этих стенах немало всяческих разборок. — Так в чем дело? Дуэли не было, что ли? В смысле драки?
– Была, — без тени смущения кивнула китаянка.
– Значит, основной факт не искажен? — уточнила Александрина.
– Искажен! — запальчиво воскликнула луноликая.
– Так чем же, чем?! — возопил Венька.
Китаянка повернулась к нему:
– Вы исказили мое имя! Как вы меня назвали?!
Венька сделался цвета ее ногтей, только разве что не сверкал.
– Ага, — пробормотала Александрина. — Чуяло мое сердце, что именно в банане собака и зарыта!
– Да! — воскликнула китаянка. — Что вы написали?! Как вы меня назвали?! Сунь Банан! Что это за имя? Это оскорбление! Какой-то… неприличный сексуальный символ! А я порядочная женщина. Я требую компенсации за моральный ущерб. Банан — не мое имя! Не мое!
– А как же вас зовут? — спросила Александрина самым ласковым на свете тоном, одновременно бросая на Веньку столь свирепый взгляд, что он понял: настала пора писать заявление об увольнении по собственному желанию. И как можно скорей, пока не вышибли по статье.
– Мое имя — Сунь Банань ! — громогласно заявила китаянка, и воцарилась тишина, которая длилась долго, долго… до тех пор, пока ее не нарушил сдавленный голос Александрины:
– Да… Ну, если Сунь Банань… Это меняет дело! Но по-прежнему остается без ответа сакраментальный вопрос: куда ?!
И вслед за ее словами грянул такой хохот, что главный редактор бесстрашно выглянул из своего кабинета, а Венька с кукишем на затылке понял, что время подачи заявления об увольнении откладывается на неопределенный срок.
А между тем именно в тот момент была убита Людмила Куницына… но об этом никто не знал, да и о ней самой не знал и не ведал никто из присутствующих. Вернее, почти никто.
За некоторым исключением.
За исключением пособника убийцы.
С того мгновения, как Евгений Константинович Вторушин обнаружил на зеркальном паркете в своей прихожей черную бандану с белым иероглифом и мокасин сорок последнего размера, он уже не сомневался в том, что именно увидит в комнате и кого именно увидит. Такую каскетку с иероглифом носил новый курьер его фирмы — фамилия его была Семикопный, звали вроде бы Алексеем, но имена, в отличие от фамилий, почему-то всегда вылетали у Вторушина из головы. Обычно бывает наоборот: ведь имя запомнить проще, чем фамилию, — однако вот такое было у Вторушина свойство памяти: легко запоминал самые заковыристые фамилии — запомнил с первого раза и эту. Кроме того, у него была отличная зрительная память, а оттого он запросто выучил некоторые китайские иероглифы. Имея жену-китаянку, волей-неволей приходится часто видеть их в книгах, в газетах, на одежде, в конце концов даже на нижнем белье. Ну и, само собой, на каскетках — такие каскетки с иероглифами были очень модны среди молодежи города Ха, в котором китайцев обитало чуть ли не столько же, сколько русских. Заковыристая комбинация, изображенная на каскетке, валявшейся на сверкающем полу в прихожей, называлась «Удовлетворение», и Вторушин вспомнил, как на днях слышал сплетню: Семикопный славен своими мужскими доблестями, ни одну юбку мимо себя не пропускает, более того — дамы и девицы сами к нему в очередь выстраиваются, потому что он всякую может обиходить и довести до восторженных стонов. Короче, не ведает отказу парень… и такое впечатление, что не встретил он его и в доме Вторушина. Своего босса. Не встретил он отказу у его жены.
Привез ей доверенность для ознакомления — и залез под юбку.
Вторушин глубоко вздохнул. Теперь следовало просто войти в комнату, чтобы проверить свою догадку, но ему было страшно это сделать.
– Вот те на, — пробормотал Слава Славин, вторушинский верный товарищ и друг, которого Евгений Константинович нарочно пригласил с собой: в последнее время у него очень не ладились разговоры с женой наедине, а к Славе она всегда хорошо относилась, может, постесняется при нем ругаться, как базарная торговка… с другой стороны, а кем она была на самом деле, как не базарной торговкой?! — Это что тут такое? Кто-то что-то потерял? Куда он так спешил, что раздевался на ходу? Ой, — спохватился Славин, — что я горожу, извини, Женька.