Чары кинжала
Шрифт:
И вместе, как два воина, связанных клятвой на крови Невин и Каллин направились прямо в приемную Райса. Когда Невин толкнул дверь, паж объявил, что его милость не принимает посетителей.
— Тогда скажи ему, что здесь Никто, — сказал Невин. — Или я нашлю на него ураган.
Взвизгнув, паж широко распахнул дверь и впустил их. Райс сидел на резном стуле, госпожа Донилла примостилась рядом на подставке для ног. Он поднялся навстречу своим непрошенным гостям, заложив большие пальцы за ремень и откинув голову назад. Невин готов был уважать его уже за то, что он не испугался лучшего фехтовальщика Дэверри и человека, который мог, щелкнув пальцами, снести его цитадель
— Я догадываюсь, что вы пришли просить за Родри, — сказал Райс.
— Да, ваша милость, — ответил Невин. — И если хотите, мы оба встанем на колени.
Райс мгновение рассматривал их, потом улыбнулся холодной улыбкой:
— Я не собираюсь лишать жизни своего брата. Я только хочу, чтобы этот проклятый щенок знал свое место. Он должен публично попросить у меня прощения, и мы покончим с этим.
Невин вздохнул облегченно.
— Вы действительно думали, — продолжал Райс, — что я хотел огорчить свою мать и поднять Западный Элдис на новое восстание?
Они колебались. Райс снова улыбнулся.
— Ваша милость, — произнес Невин. — Вы выражаете свои чувства к вашей семье достаточно ясно, но с большим опозданием.
— О, боги! — Неожиданно Райс взорвался и начал говорить так быстро, что даже трудно было понять его: — А почему я должен его любить? Всю мою жизнь я слышу: Родри то, Родри это, Родри — человек чести, очень жаль, что Родри не родился первым, чтобы возглавить клан! — Лицо Райса покрылось алыми пятнами. Донилла грациозно поднялась и взяла мужа за руку.
— Не стоит так терзать себя, мой господин, — сказала она мягко.
— Да, ты права. — Райс сделал паузу, пытаясь взять себя в руки. — Прошу прощения, волшебник Невин. Капитан, можете не сомневаться: я сохраню жизнь вашего лорда.
— Ваша милость не обидится, — осторожно сказал Каллин, — если я спрошу: вы поклянетесь в этом на мече?
— Я клянусь, — надменно произнес Райс. — Не сомневайтесь и успокойте ваших людей.
— Спасибо, ваша милость, от чистого сердца благодарю вас.
Все дела по правонарушениям в Аберуине подлежали личному суду Райса, поэтому во дворе у него была собственная тюрьма — длинное каменное здание с общей комнатой для местных пьяниц и нищих и несколькими узкими камерами для более важных заключенных. Родри поместили в одну из таких камер, и он думал, что это не самое худшее, несмотря на то, что она была всего шесть шагов в поперечнике и в ней дурно пахло нечистотами. Под окном лежала куча более-менее чистой соломы. Родри сел, обхватил руками колени и положил на них голову. Его трясло, и он никак не мог успокоиться. Страх поселился в нем: страх, что он будет повешен во дворе Райса как какой-нибудь конокрад, где каждый будет тыкать в него пальцем и смеяться над ним. Честь, боевая слава, так тяжело завоеванные в недавней войне, уважение людей, которые были его подданными, — все разрушится по воле безумца-брата. Барды будут петь о Родри Майлваде напоминая своим слушателям о том, что жил на свете лорд, который удостоился участи быть повешенным, и его лишат даже чести быть похороненным среди могил предков. Он — никто, человек без чести, ошметок дорожной грязи, далее не человек вообще. Он собрал всю свою волю в кулак, но не смог унять дрожь. А что с Джилл? При мысли, что он потеряет ее, он заплакал, всхлипывая, как ребенок. Слезы были еще большим позором для него. Он выпрямился, вытер лицо рукавом. Надо ждать и быть мужественным.
Родри понятия не имел о том, сколько он провел времени в камере, когда услышал голос Каллина. Он быстро вскочил и выглянул в окно. «Мой господин!» — и Родри увидел лицо своего капитана.
— Я здесь, — обрадовался он.
— Гвардейцы не впустили меня, чтобы поговорить с тобой.
— Они боятся, что ты перебьешь их всех.
— Правильно боятся, мой господин. Послушай, Райс не собирается тебя вешать. Мы с Невином ходили к нему. Он хотел унизить тебя, и ничего больше. Ты должен публично попросить у него прощения, и он простит тебя. Так он сказал.
Родри ощутил в себе волну ненависти, которая обожгла его сильнее, чем страх. Он схватился за решетку на окне с такой силой, что стало больно пальцам.
— Не делай глупостей, — рассердился Каллин. — Поступай так, как требует этот подонок, и мы уедем домой. Там разберемся.
Вцепившись в прутья решетки, Родри раскачивал их вперед и назад, навалившись на них всем своим весом.
— Родри! — позвал Каллин. — Ответь мне. Будь благоразумен.
Родри продолжал раскачиваться, держась за решетку. Он хотел ответить Каллину, но что-то мешало ему, он не мог произнести ни слова. Затем он услышал голоса гвардейцев: звучали оскорбления и слова команды. Когда он смог наконец стоять спокойно, Каллина уже не было под окном. Родри сел, привалившись к стене. Он понял, что этот грязный трюк, который проделал с ним Райс, помог ему посмотреть на себя со стороны. Это будет преследовать его всю жизнь — ночь страха, когда он дрожал как испуганный ребенок, вместо того чтобы встретить смерть как мужчина. Измученный, он заснул там, где сидел, и всю ночь ему снилась Джилл.
Гвардейцы рано разбудили его, бросив в камеру ломоть черствого хлеба, который он швырнул им назад. Около часа он ходил взад-вперед, пытаясь собраться с мыслями. Вернулись гвардейцы, связали ему руки за спиной кожаным ремнем и вывели его из камеры.
— Может быть, мне дадут чистую одежду? — сказал Родри. — Я провонял этой соломой.
— Его милость велел привести тебя немедленно.
«Конечно, — подумал про себя Родри, — это ему доставит особое удовольствие, когда я — грязный и вонючий — буду стоять на коленях у его ног». Они шли через зал, и люди смотрели на него с жалостью, которая была хуже, чем презрение.
В комнате сидел Райс, возле него — жрецы, в стороне от них — писец. Толпа свидетелей раздвинулась, пропустив прибывших. Когда они подошли к столу, один из гвардейцев толкнул Родри в спину, заставив его встать на колени.
— На нас легла серьезная ответственность, — произнес Райс. — Этот человек посмел поднять меч на гвербрета в его собственном доме.
— Это оскорбление — и оно наказывается повешением, — сказал жрец.
Процесс приостановился — писец фиксировал сказанное на бумаге. Родри посмотрел вокруг и заметил Джилл, одиноко стоявшую со скрещенными на груди руками. То, что она видела сейчас его унижение, было последней каплей, переполнившей чашу.
— Таков закон, — сказал Райс. — Но я рассчитываю увидеть твое раскаяние. Я согласен, брат, что допустил по отношению к тебе обидные и оскорбительные слова. Признаюсь в этом публично. Но тем не менее наказание за твой проступок — смерть.
Жрец встал и начал читать слова закона:
— Ни один человек не может поднять руку на гвербрета. Почему? Потому что гвербрет — единое целое с самим законом, и противно закону кровопролитие в его зале. Почему? Потому что лорд не вынесет справедливый приговор, если будет существовать угроза отмщения ему мечом.
Жрец снова сел.
— Я должен внести некоторые изменения, — взял слово Райс. — Если ты на коленях попросишь моего прощения, то можешь его получить.
Рванувшись всем телом, Родри вскочил на ноги.
— Этого не будет! — рявкнул он. — Пусть меня лучше повесят.
В толпе послышался приглушенный ропот. Родри даже показалось, что Джилл что-то выкрикнула, призывая опуститься на колени, — но Родри стоял прямо, пристально глядя на Райса.
— Я дам тебе еще один шанс, — сказал Райс. — На колени!