Шрифт:
Каждое стеганое утро каждого дремучего понедельника начиналось не с рекламной чашки кофе, на которую никогда не было времени, а с мучительных размышлений о том, что он находится не на своем месте и занимается не тем, чем следовало бы. Его родители, в прошлом убежденные марксисты, назвали сына в соответствии со своими политическими убеждениями, махнув рукой на свою совсем не карл-марксовскую фамилию.
Так он стал Карлом Дубининым. К сожалению, к моменту получения им заветной корочки факультета журналистики диалектический материализм окончательно утратил актуальность, и теперь тридцатилетний сотрудник банальной желтой газетенки с завидной периодичностью задумывался о том, чтобы
– Ты что, стыдишься своего имени? Зачем тебе псевдоним? – округлила глаза мать, а отец молча поднялся из-за стола и вышел в соседнюю комнату, откуда еще долго раздавалось его негодующее кряхтение и покашливание.
Так что, видно, ему на роду было написано оставаться Карлом Дубининым. Пусть так. Правда, с такими позывными не светило стать не то чтобы главным редактором – и отдел-то вряд ли доверят.
«О каком отделе ты говоришь, парень? – Карл мысленно дал себе превентивного пинка. – Ты пишешь о выживших из ума старухах, от которых, кроме «А вот в годы моей юности такой срамоты-то не было», ничего не услышишь. Хотя кому-то это интересно, конечно».
– Так, Дубинин. – Главред всегда читал с листа, не глядя на своих подчиненных. Его лысина сегодня блестела ярче обычного, и сотрудники редакции с трудом сдерживались, чтобы не отпустить по этому поводу какую-нибудь шуточку. – С тебя материал о Марии Степановне.
– Это та, которая звонила на днях? Каг’тавая? – не слишком похоже передразнил Карл недавнюю собеседницу.
– Она самая. И она не картавая, кстати, у нее просто потрясающее грассирование.
– А можно… э-э-э… Может быть, кто-то другой напишет о ней? – Несчастный журналист с надеждой взглянул на симпатичную коллегу, которая сидела справа от него и увлеченно жевала карандаш. – А я бы написал о забастовке нефтяников. Какая-то ротация ведь должна быть.
– У меня уже все готово, шесть тысяч знаков, могу выслать через полчаса вычитанный текст, – безапелляционным тоном заявила девица, не вынимая инструмента творчества изо рта.
– Вот видишь. В следующий раз. А сейчас – Мария Степановна.
– Да что там интересного? – У Карла не было сил спорить, но он все же решил попытаться оставить последнее слово за собой, чего, наверное, делать не следовало.
Главный редактор возмущенно посмотрел на него поверх очков и воскликнул, при этом яростно сверкнув лысиной:
– Ничего себе! Да она самого Гумилева знала, между прочим! Тебе что, мало этого? Тогда я вообще не понимаю тебя.
– Откуда такая информация? – вяло поинтересовался журналист, сдаваясь.
– Из надежного источника, – многозначительно заявил редактор, что, по сути, означало только то, что надежность этого источника предстояло определить самому Карлу.
С такими аргументами сложно было спорить, и Дубинин вяло кивнул, признавая поражение. На душе у него было паршиво оттого, что он, с одной стороны, чувствовал себя неудачником на фоне более успешных коллег, а с другой – ему действительно были интересны жизненные истории тех, кто в молодости имел возможность прикоснуться к небожителям. Куда делись все эти великие? Где они прячутся сегодня? Карл бы с удовольствием написал о тех людях, знакомством с которыми на старости лет хвалятся все эти бесконечные марии степановны и иваны федоровичи.
Пропустив мимо ушей рассуждения о редакционной политике, Карл закрыл блокнот, поднялся и одним из первых покинул кабинет, в котором проводилась еженедельная летучка.
– Ну ты и фрукт. – Любительница карандашей подошла
Карл пробормотал слова извинения, в мыслях послав собеседницу ко всем чертям. Его всегда раздражали слишком уверенные в себе люди, а эта была как раз такая: смазливая, общительная, всегда в хорошем настроении. Боже мой, подумал Дубинин, ей, наверное, даже перегар пойдет – и откуда такие берутся? Идеальные черты лица в обрамлении черных волос, великолепная фигура, огромные глаза – нет, такого цвета просто не бывает. Вставила линзы? Неужели свои? Из детства вспомнилось «ядра чистый изумруд» – как раз такими он их себе и представлял всегда.
– Ты вот что, – на прощание предложила девушка, которая, казалось, испытывала искреннюю симпатию к Карлу. – Если станет совсем невтерпеж, свисти – я подкину тебе пару-тройку тем. А главному скажу, что у меня завал. Лады?
– Лады.
А она совсем не такая дура, какой казалась, мысленно присвистнул Дубинин. Странно, почему они раньше не общались? Впрочем, пока все это лишь слова. Посмотрим, как она себя поведет, когда дело дойдет до реальной помощи. Теперь оставалось вспомнить, как ее зовут. Вера? Ирина?.. Да, вроде бы Ирина.
Карл нерешительно огляделся вокруг – если до собрания редакция напоминала муравейник, в котором каждый изо всех сил старался изобразить бурную деятельность, то теперь все превратились в ленивых осенних мух, жужжащих между собой на какие угодно темы, не касающиеся работы. С тоской взглянув на рабочий стол, заваленный распечатками архивных документов, Дубинин нерешительно почесал затылок – у него так и не получилось избавиться от этой глупой привычки, сохранившейся с юности и еще тогда вызывавшей насмешливые ухмылки одноклассников: ему одинаково не хотелось разгребать весь этот бардак и созваниваться с пресловутой Марией Степановной. Сказаться больным? А зачем, собственно? В редакции никто никого не контролировал, и сотрудники сидели за своими перегородками скорее по привычке, нежели из реальной необходимости. Нерешительно потоптавшись еще минуту на месте, Карл во всеуслышание заявил о том, что собирается уйти, и если у кого-то есть к нему вопросы, пусть задают сейчас. Естественно, ни у кого вопросов не было – и он со спокойной совестью отправился по своим делам. Оставалось только придумать эти дела – ведь и перспектива возвращаться домой не представлялась ему заманчивой.
Когда-то давно, еще в студенческие годы, Дубинин считался перспективным женихом, и девушки с удовольствием отвечали на его неуклюжие ухаживания. А у нее, той самой, что должна была стать единственной и на всю жизнь, были синие глаза и еще две внушительные причины для длительных отношений, которые закончились ровно через год после того, как начались…
– Дорогая, ты помнишь, какой сегодня день? Наш первый юбилей!
– Обалдеть, счастье-то какое! – И она ушла, устав радоваться мелочам, которые, как выяснилось, Карл ценил больше, чем семейный комфорт.
Честно говоря, он так и не понял, что именно ее не устроило в их совместной жизни. Наверное, все же постоянная нехватка денег. Хотя мама говорила, что ему просто не повезло. Так или иначе, но с тех пор Дубинин-младший утратил способность притягивать к себе внимание представительниц противоположного пола. Еще молодой, он тем не менее производил впечатление не самого удачливого мужчины далеко за сорок.
– Ну, что с тобой делать? – осуждающе разводил руками отец. – Вот когда я был в твоем возрасте, каждая вторая считала счастьем оказаться в поле моего зрения. Ну, и не только, если ты понимаешь, о чем я.