Час двуликого
Шрифт:
Приоткрыв лицо ребенка для исступленного, ласкающего взгляда Гваридзе, она вывела его в коридор.
Быков проводил их взглядом, чувствуя, как блаженно слипаются глаза и тает, расплывается поверхность стола с бумагами, успел подумать: «Вот и ладненько».
Через минуту он спал.
Довожу до вашего сведения, что в лесу нашли труп председателя Гелани. Убит двумя выстрелами в грудь. Митцинский отсутствовал, Ахмедхан был дома. Обстоятельства смерти неясны.
Накануне у Гелани была украдена лошадь. По аулу ходит разный хабар. Один из них — председателя убил сбежавший Хамзат, когда Гелани поймал его с украденной лошадью. Прибыла милиция, ведут опрос населения.
Евграф Степанович!
Я обескуражен и встревожен событиями в Хистир-Юрте. За время моего короткого отсутствия (решил навестить дальних родственников отца в Ведено) произошло непредвиденное. Прежде всего — убийство председателя сельсовета Гелани. Допросил командиров охранных сотен, разговаривал с членами меджлиса — везде однотипный ответ: непричастны. Я склонен верить старцам, у них все еще достаточно благоразумия, чтобы не совершать столь вызывающего тер. акта в самом Хистир-Юрте, хотя они и не скрывают удовлетворения от подобного поворота событий. Гелани был бельмом на глазу у местной контрреволюции.
Мне пришлось выдержать суровый и нелицеприятный разговор, который более смахивал на допрос. У меня, как у фактического руководителя меджлиса, потребовали отчета: что предпринимается для борьбы с Советской властью? Поскольку я постоянно ждал этого вопроса — нашел что ответить. Если не ошибаюсь, моим логически выстроенным небылицам пока поверили. Предвижу, что вскоре от меня потребуют конкретных действий.
Возвращаюсь к председателю. По слухам и предварительным данным, которыми располагает следователь милиции, работающий у нас, председателя мог убить Хамзат, сбежавший от суда старцев. Его побег — моя вина. Я понадеялся на незыблемость табу старейших и не поставил свою охрану. Поднял на ноги всех мюридов. Уверен, что буквально днями Хамзата доставят к вам мои люди.
Вероятно, до вас уже дошел слух об инциденте с поджогом кооперативной лавки с товарами, которые привез в аул Ушахов, — дело рук Ахмедхана. Я в сложнейшем положении: с одной стороны, очевидно сознаю необходимость нейтрализовать это животное с его растущей жестокостью и наглостью, с другой — связан предстоящим отчетом перед меджлисом в любых своих карательных санкциях, которые предприму против Ахмедхана. Он мой родственник (после брака с сестрой), а семейные связи, по нашим законам, — святая святых. Тем не менее у меня состоялся с ним разговор, где я дал недвусмысленно понять — в случае повторения подобного у меня достаточно возможностей, чтобы первого мюрида нашли под какой-нибудь рухнувшей чинарой, как его отца.
И последнее. Приглашение на охоту состоялось, не так ли? Отчего не кажешь глаз? Или сердит за происшедшие события? Не гневайся, влезь в мою шкуру — верчусь как карась на сковородке. Приезжай, сделай милость. Накопилось много, о чем следует говорить с глазу на глаз.
Через час Быкова разбудил караульный:
— Товарищ Быков... к вам из Ростова.
Вошел крайуполномоченный из Ростова Андреев. Остановился у стола, расставил ноги, с суховатой усмешкой сказал:
— Здоров же ты спать. Петухи уже пропели.
Быков, сонно моргая, уставился на Андреева, широко улыбнулся, привстал:
— С приездом, Владислав Егорыч! Ах, дьявол меня возьми! Ну и сон... какой сон ты оборвал на самом завлекательном месте! Понимаешь, состоялся у меня тут разговор на ночь глядя с тифлисским инспектором Гваридзе, я тебе докладывал, помнишь?
— Помню.
— Так вот, он у меня голодовку затеял, протестует.
Быков с розовой щекой (отлежал), умостив подбородок на кулаки, блаженно жмурил глаза:
— Слушай дальше. Осерчал я на него за этот фортель жутко — из ноздрей дым валил. А тут бумаги ваши и тифлисские прибыли — цены им нет. Вижу, все готово для генерального боя. Ну-с, вызываю инспектора на ковер. Разложил по полочкам всю его патриархальную философию, всю гнилую меньшевистскую платформу изнутри взорвал, а под конец супругу его с малышом пригласил. Между прочим, удивительной отваги женщина, сообщили мы ей об аресте мужа — тут же прибыла. Одним словом, опору из-под Гваридзе я выбил. Засыпаю после этого как положено, измочаленный, будто баржу с арбузами разгрузил. Сплю. И снится мне, что является он сюда, в кабинет, ломает пальцы и с надрывом заявляет мне: я не вынесу мук совести! Могу ли я еще принести пользу Советской Грузии, ибо осознал свою вину перед ней?!
А я ему, слышь, я ему говорю: можете, Георгий Давыдович. Для этого продолжите голодовку, конечно, в разумных пределах.
Андреев хмуро усмехнулся:
— Так сразу и предложил свои услуги?
— Ну да, — посмеивался, остро посверкивая глазами, Быков, — допек я его, выходит, железной логикой. Словом, во сне как во сне. И до того мне сладко стало! Ах, думаю, умница ты, Быков, ай, сукин сын, Цицерон. В свою веру — одним махом.
Сплю и наслаждаюсь ситуацией, а ты такой сон сокрушил!
Лучился Быков добродушием, поглядывал на начальство хитро и настырненько: хмурься, мол, Андреев, забота начальства в том и состоит, чтобы пасмурность наводить и втык готовить, когда дела ни к черту... верно, ни к черту. Однако поспать я все-таки умудрился, настроение — лучше не надо, а посему будь так ласков сон мой выслушать и поддакнуть изволь, потому как на дела и разносы будет у нас с тобой времени вдоволь.
И так понятно вещал об этом взгляд Быкова, что сдержался Андреев и молчаливо принял игру.
— Значит, поголодать предложил. А зачем ему голодать?
— А леший его знает, — разом стер с лица усмешливую вальяжность Быков, — родилась у меня там во сне какая-то идея, а вот какая — забыл. Не разбудил бы, глядишь, и додумался. Ну, поехали, что ли? Начнешь с разноса? Или погодишь малость? Я ведь про то, зачем к нам вооруженный дагестанец с осетином лезут, до сих пор не узнал.
— А отчего ты взял, что я с разносом к тебе прибыл?
— Индукция, Владислав Егорыч, все она — от частного к общему. И говорит она, родимая, что досталось тебе от Москвы за темную нашу ситуацию. Ну а ты, как положено, полкана на меня спустишь.
— А спущу, толк будет?
— Не будет, Владислав Егорыч, — вздохнул Быков, — хоть режь меня, сам пока ничего не знаю. Прут сотнями со всех сторон, скапливаются, ждут. А чего ждут — похоже, что сами не знают.
— Есть что-нибудь новое с мест?
— Вот здесь получше. Для начала ознакомься с этим.
Быков достал из сейфа, подал Андрееву донесения от Шестого и Немого, затем, немного погодя, письмо от Митцинского.
Андреев долго, внимательно вчитывался, сдвинув брови. Наконец остро, заинтересованно вскинул глаза, придавил ладонью письмо Митцинского:
— С этого надо было начинать. А ты меня снами, как теща блинами, потчуешь. Что думаешь о письме?
— Всполошился господин Митцинский. Похоже, он действительно ни при чем. Смерть Гелани — дело чужих рук. Да и выходка Ахмедхана с поджогом — это прокол в работе Януса, и то, что он серьезно пригрозил тому орангутангу, — верно.
— Значит, всему веришь.
— Есть основания, Владислав Егорыч.
— Даже так?
— То, что он ездил в Ведено, — верно. Жеребец у него больно редкий, серый в яблоках, ахалтекинец, — сразу приметили. И то, что был у родственников, — тоже истина, подтверждают с мест. Только гостил он у родичей от силы два часа, а весь день отирался около крепости.
— Так. Любопытно.
— Будет еще любопытней. Погулял он вокруг да около крепости, потом сел на берегу речушки форель удить. Вырезал удилище, привязал леску и забросил голый крючок. Сидит, клева дожидается. А крепость перед ним в просвете как на ладони.
— Понятно.
— Дальше еще занятнее повел себя. Вынул платок, простирнул в речке и на куст позади себя повесил. Каково? Шейх в Ведено прибыл постирушками заниматься.
— Платок какого цвета?
— Белый, Владислав Егорыч, чисто белый.