Час двуликого
Шрифт:
Федякин подтянул штаны, зашагал, заплетаясь ногами, к перевалу — тощий френч болтался как на пугале.
31
Абу пробирался к своей сакле задами. Конь глухо шлепал копытами позади, дышал теплым в шею. Неистово светила луна, и угольно-черная тень ее ползла сбоку, заламываясь на плетнях и побеленных стволах яблонь.
Он нарочно задержался до ночи в городе с тем, чтобы в аул войти по темноте, сесть и подумать дома: как жить дальше?
Грозный гудел, растревоженный поимкой бандитов. Но суть дела, кроме Абу, знали в городе только трое — Шамиль, Быков и Аврамов. У Шамиля просидели дотемна, обсуждая операцию. Аврамов вернулся с операции под вечер, смотрелся злым бесом — глядеть муторно. Хамзат исчез, как сквозь землю провалился. Прочесали весь лесок вдоль и поперек, под гребенку — там ни души! За лесом, сколько хватал глаз, до самого горизонта, — ровное поле. Туда уйти Хамзат не мог. Оставалось одно: затаился где-то в поезде и затем спрыгнул на ходу. Аврамов получал жестокую взбучку в кабинете Быкова. Рутова ходила вдоль стены по двору ЧК, ломала пальцы.
...Шамиль, ссутулившись, сидел рядом с Абу, озабоченно посапывал. Хамзат сбежал, веселого мало. Мать молча присматривалась к сыновьям, накрывала на стол. Чуяла сердцем — что-то стряслось. Но спросить не решалась — если нужно, сами расскажут.
Поужинали в тишине. Дождавшись, когда выйдет мать, Шамиль поднял глаза, угрюмо сказал:
— Ночуй у нас сегодня, — настойчиво повторил: — Послушай меня, ночуй сегодня здесь.
— Мадина, Руслан там. Они ничего не знают.
— Мало ли где задержался мужчина.
— Я не о том, о Хамзате они не знают. Эта бешеная собака теперь вместо меня может любого укусить, кто на зуб попадет.
Шамиль зло засопел, стукнул кулаком по коленке:
— Тогда пойдем вместе!
— А мать на кого оставишь?
— Соседку попрошу, она присмотрит.
— Нет. Я сказал — нет. Утром с Гелани поднимем людей, ловить будем.
Шамиль вышел проводить Абу. Багровело небо над окраиной города, готовилась к восходу луна. Абу уехал.
Шамиль пошел в сарай, проверил капканы. Завтра идти с Аврамовым на барса. Тревога глодала сердце — как идти?
32
Абу привязал коня к плетню, долго, настороженно прислушивался. Сакля светилась под луной побеленными стенами. Смутно чернел квадрат окна. Дома никого не было. Что случилось? Где жена, дети? Зябко передернул плечами, зло ощерился: дожил, к своему дому ночью тайком, как вор, пробирается.
Распахнул дверь, пригнувшись, шагнул через порог в комнату. Прислонил ружье к стене. Густой полумрак, четко очерченный лунный квадрат на полу. Абу нашарил на подоконнике спички, ощупью поднял с комода лампу. Снял стекло, тряхнул бачок — слабо плеснуло. Керосина на донышке. Вот уже две недели в аул не завозили соли и керосина.
Абу чиркнул спичкой и вздрогнул от чужого голоса:
— Не зажигай.
В углу сидел Хамзат. Тускло блеснул ствол нагана в руке. Абу сделал шаг к ружью.
— Не успеешь. Стань к окну,
Спичка обожгла пальцы. Абу выронил обгоревший пенек, потряс рукой, сел на подоконник. Спросил:
— Где жена, дети?
— Тебе лучше знать, где шляется твоя жена.
Отлегло от сердца у Абу: тогда — легче. Руки-ноги целые.
— Хочешь поговорить напоследок? — спросил Хамзат.
— Поговорим, — согласился Абу. — Как ты ушел с поезда?
— А я не уходил. Я лежал на крыше, пока чекист нюхал пиджак и шляпу хазара. Я их сбросил с крыши в сторону леса.
— У тебя голова работает как у волка, — заметил Абу.
— Не жалуюсь. Это у меня выходит получше твоего.
— Ты не понял. У тебя голова устроена как у волка: умеет мало — как убить, а потом удрать. А чтобы жить с людьми, надо уметь другое. Выходит, не повезло тебе с головой.
— Говори-говори. Когда ты станешь подыхать, я успею насмотреться на тебя. Луна на улице.
— Скажи: ты не думал, что время утекло из-под тебя, а ты остался, как сом на мели? Когда я дал клятву быть с вами, мы стреляли в царских слуг на нашей земле и добывали кусок хлеба семье. Сейчас царя нет, слуги разбежались. Власть у нас — Гелани такой же горец, как ты. Поэтому у твоих детей больше не пухнут с голода животы. Зачем теперь льешь кровь?
— Ты мне надоел, — сказал Хамзат, — вставай.
— Куда денешь свою семью? У тебя двое сыновей, у меня три брата и взрослый сын. Хочешь резни? — больше от растерянности спросил Абу, потому что уходили последние минуты.
— Три брата? Что твои братья рядом с сотнями Митцинского?
— А при чем тут ты и Митцинский? — удивился Абу. — Его сотни сторожат дорогу, охраняют Советскую власть. Митцинский большой человек в ревкоме, он первый сдаст тебя в ЧК...
Хамзат ощерил в твердой улыбке губы:
— Он большой человек. Только не в ревкоме. Ты глупец, Абу. У Митцинского перстень от самого халифа, и его сотни скоро станут рубить Советам головы, Советам и их лакеям вроде тебя и председателя Гелани.
— Ты любил приврать и раньше, Хамзат.
— А зачем мне врать тебе? Это не моя тайна, но ты не успеешь уже продать ее Советам. Мне сказал обо всем мулла Магомед, а ему — Митцинский.
— Я не верю тебе.
— Идем. — Встал Хамзат. — Поднимись. Встань к стене, упрись руками. Теперь отойди на шаг.
Абу подчинился — не хотел крови в доме.
Хамзат обошел Абу, взял его ружье, стоящее у стены, разрядил:
— Выходи.
Они вышли на улицу. По-прежнему ярко светила луна. Конь, привязанный у плетня, потянулся к Абу, коротко заржал. «Непоеный», — коротко мелькнула и пропала у него мысль. Пришла пора думать о другом.