Час двуликого
Шрифт:
Хамзат повел Ушахова по знакомой тропе. Она тянулась к огороду, политому родниковой водой и его потом. В полном безветрии плавилась бликами на широких листьях орешника луна, заходились в немолчных трелях сверчки. Абу слушал их крик. Все было сейчас последним для него: и блеск луны, и сухой шорох листьев, цеплявшихся за одежду.
Хамзат выстрелил в Абу на краю огорода. Пуля прошла навылет пониже сердца и скатилась, обессиленная, по спине на землю. Абу упал, подмяв три кукурузных стебля. Из раздавленных початков просочилось молочко. Голова Ушахова лежала теперь рядом с медным кумганом, которым сын его носил воду из родника и забыл на поле. Хамзат хотел выстрелить еще раз, но тревожно загомонили на окраине аула, и он быстрыми шагами пошел в гору.
Когда все успокоилось, из кумгана вылезла любопытная лягушка и попала лапками во что-то липкое, незнакомо пахнувшее. Прыгнула изо всех сил, на лету наткнулась на стебель кукурузы, утробно квакнула, шлепнулась на землю и поползла прочь, в осоку — в привычный устоявшийся бочажок, подпитываемый родниковой водой.
...Два неторопливых силуэта, облитых лунным светом, случайно увидела соседка из-за плетня. Узнала Абу, подивилась — куда это он на ночь глядя? С кем? Зевнула. Возвратившись в саклю, легла. Одолевало любопытство. Она толкнула мужа, муж перевернулся на другой бок и захрапел. Вдалеке, в той стороне, куда ушел Абу, грянул выстрел, и соседку, успевшую уже задремать, подбросило на постели предчувствие. Муж так и не проснулся: отмахивался, мычал. Тогда она оделась и побежала к пастуху Ца — Мадина сказала ей, что пойдет туда ночевать с детьми, потому что без мужа страшно.
33
Мадина и нашла мужа. Мутно занимался рассвет, и она угадала обостренным чувством, что темный бугорок на краю поля и есть ее муж. Тяжело побежала туда, прижимая сверток с дочерью к груди. Руслан вместе с Ца уехали к Шамилю в город, велев ей как следует запереть двери. По аулу ходил тревожный хабар о разгроме банды Хамзата, приехавшая из города торговка чесноком рассказала о том, как несли через весь город убитого Асхаба.
Мадина опустилась на колени рядом с мужем, прижала ухо к его груди. Она скорее угадала, чем услышала, прерывистый, слабый стук сердца. Уже начало сереть на востоке, но здесь, у подножия горы, еще лежал плотный сумрак.
Мадина огляделась, подыскивая место для дочери. Выбрала густой куст у самого родника, расстелила на нем шаль и уложила туда Яху, как в люльку. Вернулась к Абу. Приподняла его под плечи и, пятясь, ломая хрусткие стебли кукурузы, потащила его наверх, в гору. Она знала, что домой им нельзя. Поэтому, изнемогая от тяжести каменно-холодного тела мужа, все выше поднималась с ним к подножию разрушенной веками, проросшей мощным строевым дубняком башни.
Внизу завозились, визгливо, гулко захохотали шакалы.
Солнце уже выпустило край багрового, сочащегося светом диска из-за леса, когда она, теряя сознание от усталости, цепляясь за стволы, извиваясь всем телом в непомерных усилиях, одолела последние метры перед входом в башню. Здесь ее покинули силы, и она рухнула рядом с мужем. Очнувшись через некоторое время, Мадина приподнялась на локте и бессмысленно огляделась: где она? Немо, угрюмо дыбились вокруг замшелые каменные стены. Она наткнулась на замутненный болью взгляд мужа. Он лежал рядом. Она угадала по движению губ:
— Пи-ить...
Она поднялась, сначала на четвереньки, затем, цепляясь опухшими, кровоточащими пальцами за трещины в стене, встала, утвердилась на дрожащих ногах и шагнула под гору: надо было намочить в роднике косынку и выжать ее на пересохшие губы мужа. Ее понесло вниз все быстрее, она едва успевала цепляться за проносящиеся мимо стволы и тем гасила стремительную, тяжкую силу, что увлекала ее вниз. Изловчившись — обхватила шершавый, гибкий ствол молодого дубка, передохнула. Переставляя негнущиеся ноги, спустилась еще ниже, на прогалину, долго запаленно дышала. Туманилась, расплывалась под ногами бурая лесная земля, искляксанная листьями, утыканная редкими, тощими травинами.
Отдышавшись, она подняла голову. Нашла взглядом уже недалекий плотно-зеленый шар куста у самого родника и задохнулась в тревожном предчувствии: свертка с дочерью на нем не было. Отпустила ствол. Ее опять понесло. Не удержавшись на ногах возле самого родника, она упала. Дикой болью обожгло плечо. Превозмогая себя, она доползла до куста, встала на колени, разворошила ветви. Дочь исчезла. У самых ног затекали грязью крупные, волчьего размаха следы шакалов. Мадина поползла по следам, уминая вязкую, темную жижу коленями. Следы обтекали куст и пропадали в траве.
Она нашла сверток с дочерью, когда солнце поднялось над лесом. Разорванный, выпачканный бурой грязью, он белел между валунами. Лицо трупика было объедено до кости. Она закричала. Это был пронзительный, воющий крик, вспоровший утреннюю тишину, в котором не осталось ничего человеческого. Крик долетел до Абу. Он приподнял голову, задрожал всем телом, пытаясь сдвинуться с места, потом упал на камни и больше не двигался.
34
«Брат! Я взбешен!
Где наблюдатели, советники Антанты? Где оружие, продовольствие, обмундирование? Мой мюридизм подобен горной речке в ливень: выходит из берегов. Мюридов, принесших мне тоба [5] , более пяти тысяч, и этому не видно конца. Идут из Дагестана, Осетии, Кабарды.
Вместе с терскими казаками, что обитают в плавнях, скрываясь от Советов, я мог бы уже сейчас выставить пятнадцать тысяч. В дальнейшем рассчитываю на девяносто тысяч. Но это пока дикая крестьянская орда без элементарных боевых навыков, не скрепленная единой идеей. Коран, призрак газавата и деньги — весьма ненадежный клей. Я постоянно сдерживаю всех и призываю к терпению. Сколько нам терпеть? Сколько кормиться обещаниями?
Брат! Поторопи имущих силы, власть и оружие. Вино, перестояв, становится уксусом.
С нами Аллах.
5
Тоба — клятва верности.
35
Президент пребывал в затруднительном положении. Офицерская закваска буйно бродила в нем. С тех пор, как два года назад в Анкаре он стал председателем великого национального собрания Турции (ВНСТ), зеленый офицерский костюм был заменен на цивильное платье. Но когда требовалось собраться и принять важное решение, президент с наслаждением втискивался в опробованный панцирь офицерской формы.
Он сидел в беседке, закинув ногу за ногу, и покачивал сапогом. Лаковый глянец хорошо надраенной кожи вызывал умиротворение. Стены мраморной беседки составлял дикий виноград вперемежку с лианами. Это сочетание давало отличную, непроницаемую завесу, будоражило нюх вкрадчивым, бодрящим запахом.
В течение одного года он умудрился заключить три договора о дружбе и братстве: с РСФСР, республиками Закавказья и Украиной. Успел растратить на войну с Грецией десять миллионов российских золотых рублей. И вот сейчас, когда еще не остыло на ладонях тепло рукопожатий со славянами, изволь прятаться в беседке и слушать прожекты об интервенции в Россию.
Стороны прибыли пока не все. Сидели втроем за круглым инкрустированным столом под развесистым инжиром неподалеку от беседки: Реуф-бей, князь Челокаев и Омар Митцинский. Ожидали прибытия полковника французского генштаба из оккупационных войск господина Фурнье — последней договаривающейся стороны.