Час гончей

Блум М.

Автоматные очереди взрывали воздух, сливаясь с диким скулежом. Капли скверны брызгали повсюду, пачкая пол, стены, одежду и даже лица — пока люди щедро сыпали патронами по аномалиям. Однако одного выстрела, чтобы убить такую тварь, не хватало — потому что там, где у обычного животного сердце, у этих его не было, и даже попав в грудь, их не убить. Да что там, им можно было снести полбашки, а они бы все равно продолжили набрасываться. Поэтому требовалось разносить псин в клочья, чтобы они наконец плюхались на пол и растекались вязкими черными лужами, из которых уже не могли собраться.

Автоматы стреляли не прекращая, а из стен выскакивали

все новые твари и, рыча, бросались на нас — мишени в этом тире не кончались. Сколько их тут может быть? Сотни, тысячи? Я уже начал опасаться, что они сожрут всю местную скверну. Будет жаль — это место мне понравилось. Не отказался бы от такого себе.

Лишь один человек в этом хаосе обходился без оружия — точнее, он сам был оружием. Арчи расхаживал среди воющих псин, как легкая цель, однако стоило собачке приблизиться, и его тень мгновенно удлинялась, виртуозно, как лассо, опутывала тушу за лапу и утягивала в остальную свою часть. Гончие просто исчезали там, будто провалились в черную дыру. А дальше раздавался рубящий всплеск — этакое звонкое «вжух!», — и из тени фонтанчиком вылетали жидкие ошметки и густой кашицей расплескивались по полу, словно псину перетерла мясорубка. Какой же все-таки впечатляющий дар.

Очереди продолжали стучать по заброшенным скотобойням, твари, явно не обладающие коллективным сознанием, продолжали выпрыгивать из стен — прямо на сочные лужицы, оставшиеся от их павших товарищей. Несмотря на то, что четвероногие вояки не кончались, скорости, с которыми они появлялись, стали заметно уменьшаться, как бы намекая, что их хозяин подустал. А ведь во всей этой суматохе Гончая наверняка мог давно сбежать — однако не сбегал. Была одна вещь, которая держала его здесь.

Рядом раздалось яростное рычание, и огромная псина, появившаяся из темной стены, приземлилась на лапы передо мной, словно отрезая меня от всех остальных. Сначала я хотел отправить приветственный выстрел ей в голову, а потом передумал и намеренно промазал, чтобы тот, кто ее послал, подумал, что послал не зря.

Скалясь, собака медленно подходила ко мне, но не пытаясь растерзать, порвать, не пытаясь даже накинуться — лишь оттесняя в темный коридор за спиной. И я отступил туда, куда она хотела меня увести.

Если подумать, очень логичный ход для того, кто всю жизнь скрывается за маской. Как же удобно, что все маньяки так предсказуемы.

Стены, казалось, качались от сотен звуков. Гончая стоял посреди старого помещения, слыша очередь автоматов, слыша неистовый вой и наблюдая за происходящим. Его невидимые глаза осторожно, чтобы выстрелы не задели, летали под самой крышей и показывали, как его собаки появлялись со всех сторон и бросались на людей, которые их убивали — одну за другой. Но собак ему было не жалко: это как пули в обойме или стрелы в колчане — кто их жалеет? Темнота подарила, чтобы он щедро тратил их на других — и он тратил, радуясь каждой нанесенной царапине и порезу, каждому прокушенному плечу и каждому перекошенному лицу.

Однако из всех тварей по-настоящему радовала лишь одна — та, которая, рыча, загоняла Павловского все глубже в здание, и он, такой смелый на словах, сейчас трусливо отступал. Отступал и мазал — а псина все вела, не давая ему прицелиться поточнее. Если был Волкодав видел это, он бы посмеялся над своим же щенком, который сам заходил все дальше в ловушку и даже этого не понимал.

Гончая расхохотался, собаки рядом довольно заурчали —

и вдруг застежка глухо щелкнула за ухом. Смех мгновенно оборвался, и в помещении повисла тишина. Пальцы торопили поправили застежку, фиксируя маску на лице — хотя именно маску он предпочитал считать своим настоящим лицом. Именно маску видели все его жертвы — и до этой ночи лишь один человек знал, кто скрывается за ней. Потому что однажды сорвал ее.

— Посмотри на себя, — держа за шею, как щенка, Волкодав толкнул его к зеркалу. — Видишь хоть что-то особенное? За что с тобой вообще можно считаться? Ты просто жалкое ничтожество! В котором ничего нет…

Лицо, которое он в тот момент увидел в зеркале, резко загорелось — словно вместе с маской этот ублюдок сорвал с него и кожу, раздел его до самых костей, до самого нутра и выволок наружу. Ярость, злость, обида захлестнули душной волной. Можно было призвать собак, можно было приказать им наброситься и растерзать Волкодава прямо там… Но он ничего не сделал, лишь продолжал стоять, как в ступоре, и смотреть на самого себя.

Гончая и сам себе не мог признаться, но он не выпустил собак, потому что боялся. Нет, вовсе не Волкодава. Боялся, что и его собаки посмотрят на него с пренебрежением, презрением, как смотрели все — и ему будет стыдно даже перед собаками за то, какой он есть. А когда он надевал маску, вся злость и унижение оставались внутри. Когда он в маске, никто не смел так на него смотреть.

Так что со щенком Волкодава у него были свои счеты. С сыном он сделает то, что всегда мечтал сделать с отцом.

Что там происходило у остальных, было уже не важно. Его летающие глаза показали, что парень совсем близко. Отстреливаясь от его собачки, свернул в последний проход и наконец ступил на почерневший от крови пол. Сам пришел дурачок в капкан, из которого живым ему не уйти.

Усмехнувшись, Гончая стремительно вскинул руку. С пальцев сорвалась чернота и выбила из рук щенка автомат, который отлетел в угол и с грохотом упал на пол. Десяток собак, бывших здесь, мигом кинулись к новому гостю, обступая его со всех сторон, злорадно воя, сужая кольцо. Начиналась любимая часть. О, как же ему нравилось загонять, окружать жертву собаками, а потом неспешно выходить самому, наслаждаясь ужасом в чужих глазах.

Однако в глазах напротив сейчас читалось лишь спокойствие, а потом этот щенок и вовсе ухмыльнулся.

— Ну вот я тебя и поймал, — сказал он.

Гончая озадаченно замер. Неужели отец ему в детстве отбил все мозги? А Волкодав в принципе мог.

За кожаной маской раздался глухой смех, прокатившийся по всему помещению.

— Ты меня поймал?..

Следом заурчали и собаки, словно подхватывая хохот своего хозяина, и начали обступать меня все более плотным кольцом.

— Это я тебя поймал, — довольно изрек этот собачатник. — Это помещение — цех забоя. Здесь было больше всего смертей, здесь мои возможности просто безграничны…

Он небрежно взмахнул рукой, и из темных стен вырвались еще с десяток псин и кинулись к кольцу вокруг меня, делая его еще толще — рыча, показывая клыки, но не набрасываясь, пока их хозяин не закончит свой пафосный перформанс.

— Ты отсюда больше не выйдешь, — заявил он. — Ну что, тебе страшно?

— Это тебе, похоже, страшно, — заметил я, оглядывая скалящихся тварей вокруг. — Всю жизнь страшно. Верно?