Час-корень
Шрифт:
– Мне регулярно об этом напоминают.
– Правильно делают. Смотри, вот я беру тех, с кем постоянно тусила в школе… – она наморщила лоб и стала загибать пальцы. – Эта уехала, этот тоже… Остальные – чуть позже, кроме одной девчонки, Варьки…
– Ага, вот видишь, ты сама себя опровергла. Как минимум одна из твоих подруг всё-таки осталась.
– С ней вообще непонятно. Она умненькая была, а не раздолбайка вроде меня. Училась серьёзно, историей увлекалась, думала в универ поступать. В Петербург куда-то, если не ошибаюсь.
– Даже так? –
– Могли бы, – согласилась Ирина. – Только она передумала почему-то. Поступила в наш, местный – час езды отсюда, соседний город. На автобусе ездила каждый день. А потом…
Гостья умолкла и хмуро поковырялась в белой пломбирной кашице. Он спросил осторожно:
– С твоей подругой что-то случилось?
– Не знаю, в том-то и дело. Я со школы её не видела. Один раз только дозвонилась по телефону. Потом звонила – трубку не брали. А в этот раз, когда приехала, попробовала набрать – вообще тишина, как будто номер не существует.
– Тут, насколько я знаю, связь барахлит в последние дни. Не только мобильная, в смысле, но и городская тоже.
– Да, есть такая фигня. То соединяют неправильно, то звук отвратительный. Я вот думаю – надо к Варьке домой зайти. Никак не соберусь, правда. До неё идти далеко. В сторону санатория, там домики на отшибе…
– Я вчера до санатория дошёл быстро.
– Ты, может, и дошёл. А я девушка ленивая.
Она развернулась на табуретке и эффектно скрестила ноги. Словно приглашала полюбоваться и подтвердить – да, с такими ногами надо не пешком бродить по окраинам, а шествовать по красной дорожке. Предварительно подъехав на лимузине…
– Согласен, – сказал он.
– С чем? С тем что я – ленивая?
– Нет, со своими мыслями. Не обращай внимания. И вообще, я тоже ленивый, только скрываю. Сегодня вот еле вытерпел шесть уроков.
– Да уж. Не представляю, как можно эту ораву ещё чему-то учить. На твоём месте озверела бы через пять минут. Ты с ними построже там, только Таньку не обижай.
– Танька твоя решила, по-моему, что она теперь – льготница, раз мы в одном подъезде живём. Не сдала сегодня работу.
– Я ей отвешу волшебный пендель.
– Не надо. На уроке сам разберусь.
– Ну-ну.
Они доели мороженое, Роберт поставил тарелки в раковину – и вспомнил, о чём надо ещё спросить, коль уж речь зашла о школьных делах:
– Слушай, а Коновалов вёл у тебя историю?
– Вёл. А что?
– Да вот любопытно, какие у тебя о нём впечатления.
– Железобетонный был дядя. Такой, знаешь, старинной закалки. На уроках не кричал никогда, даже голос не повышал. Представь? Но мы на него смотрели как кролики на удава.
– А предмет он хорошо знал? Объяснял понятно?
– Это тебе лучше с Варькой поговорить. Она у него была любимая ученица. А я-то что? Двоечница голимая. Мне эта его история была вообще побоку. Я к нему ходила на пересдачи, чего-то блеяла. У него при
– Гм. То есть он был строгий, жёсткий, но адекватный. Правильно понимаю?
– Ну где-то так. И что тебя удивляет?
Роберт пожал плечами:
– Просто картина никак не сложится. Весной у него возник вдруг конфликт с учениками – какой-то совершенно абсурдный…
– Да, Танька рассказывала что-то такое по телефону. Но я не особо вслушивалась – своих проблем было выше крыши. Карантин, пропускной режим, с работой непонятки – вот это всё. Сам помнишь, какая была тогда обстановка.
– Помню, конечно. Но сейчас-то – дело другое. Я пришёл вместо Коновалова и ничего пока не пойму. Он мне вчера позвонил, хотел что-то объяснить, но только запутал.
– Ну, может, дедуля – уже малость того? – она покрутила у виска пальцем. – Старенький ведь совсем.
– Вот и ищу ответ.
Она встала и шутливо-покровительственно похлопала его по плечу:
– Давай-давай, педагог, работай. Припёрся в эту дырищу – сам виноват. И спасибо за угощение.
– Уходишь?
– Да, хорошего понемножку. Заходи, если что, звони.
– Если связи не будет, крикну с балкона.
– Договорились.
Он закрыл за ней дверь. Вымыл тарелки, сложил аккуратно карту. Поход к источнику решил отложить до завтра – навалилась усталость, которую он списал на трудности акклиматизации. Принял душ, прилёг на диван и сразу же задремал.
Когда проснулся, солнце уже садилось. Роберт, глядя в окно, почувствовал беспокойство. Попытался понять, в чём дело, но разумных причин так и не нашёл.
Взял сочинения, написанные десятиклассниками, попробовал вникнуть в смысл. Взгляд, однако, соскальзывал, притягивался к окну. Последний солнечный луч угас, багряное зарево тлело над горизонтом.
Сумерки вползли в комнату. Буквы на бумаге терялись, а свет зажигать было неохота. Роберт покосился на пульт от телевизора. Попытался предугадать – что на этот раз покажет хитрая техника? Какие мысли уловит? Беспокойство усиливалось, превращалось в предчувствие перемен, ключ к которым – где-то поблизости, совсем рядом.
Оттягивая момент, Роберт несколько минут прыгал по обычным телеканалам. Кадры менялись перед глазами, но совершенно не оставались в памяти. Наконец, поймав спортивную передачу (показывали гонки на мотоциклах), он задержал дыхание – и перешёл на канал с помехами, похожими на снежинки.
Ждать, пока экран очистится, в этот раз пришлось достаточно долго. Вьюга будто дразнила Роберта. Но он терпел, не переключался – и увидел-таки проступающую картинку.
Сначала показалось, что перед ним – циферблат часов. Затем, однако, изображение стало чётче, и Роберт понял – нет, не часы, а компас, нарисованный на чистом листе бумаги. Рисунок был простой, схематичный. Четыре буквы обозначали стороны света, а стрелка указывала верхней частью на север, нижней – на юг.