Час Ноль
Шрифт:
— Эти? Нет. Эти очень дешевые. А вообще, я не люблю ходить без серег из-за этого. — Она коснулась левого уха, и Томас вспомнил, что еще в детстве ее укусил старый пес Баунсер.
Они молчали, заново переживая памятную обоим картину далекого детства. Одри Стэндиш (так ее тогда звали), высокая тонконогая девочка, наклонилась к Баунсеру, который раскровавил себе лапу. А он вдруг жестоко укусил ее за ухо. Пришлось даже шов наложить. Хотя сейчас следов почти не осталось — только крохотный шрам.
— Моя
Одри задумалась, подыскивая нужное слово, потом сказала с совершенной серьезностью:
— Потому… потому, что я не выношу пятен.
Томас понимающе кивнул. То, что Одри сейчас сказала, совпадало с его собственным представлением о ней, ее врожденном стремлении к совершенству. Она являла собой законченное произведение, выполненное без малейшего изъяна.
Он вдруг сказал, не удержавшись:
— Ты гораздо, красивее, чем Кэй.
Одри быстро повернулась к нему.
— О, Томас, ради бога. Кэй… Кэй совершенно восхитительна.
— Снаружи. Не внутри.
— Так ты имеешь в виду, — сказала Одри с усмешкой, — красоту моей души?
— Нет, — сказал Томас и выколотил пепел из трубки. — Я имею в виду основу. Твои кости, надо полагать.
Одри рассмеялась. А Томас опять набил трубку и стал курить, глядя на воду. После этого они довольно долго сидели молча. Время от времени Томас осторожно поднимал голову и поглядывал на Одри: погруженная в свои мысли, она ничего не замечала. Наконец он тихо спросил ее:
— Что же тебя мучает, Одри?
— Мучает? Что ты хочешь этим сказать?
— Что-то мучает тебя. Я вижу. Есть что-то.
— Да нет, ничего нет. Совсем ничего.
— И все-таки есть. Я же вижу.
Она покачала головой.
— Ты мне не скажешь?
— Мне нечего говорить.
— Я, наверное, веду себя, как бесчувственный чурбан, но я должен это сказать… — Он остановился. — Одри, неужели ты не можешь забыть все это? Не можешь выбросить все это из головы?
Ее тонкие пальцы судорожно сжали холодную поверхность скалы.
— Ты не понимаешь… ты не можешь начать понимать.
— Но, Одри, дорогая, я как раз понимаю. Понимаю, потому что… я знаю.
Она повернула к нему недоверчивое лицо.
— Я все знаю о том, что ты пережила. И… и чего это тебе стоило.
Теперь Одри сидела бледная как мел, побелели даже губы.
— Ясно, — сказала она. — Я не думала, что кто-то… знает.
— Что ж, я знаю. И… я не собираюсь говорить об этом. Единственное, в чем я хочу тебя убедить, так это в том, что все кончилось — прошло навсегда.
Она сказала чуть слышно:
— Есть вещи, которые не проходят.
— Послушай, Одри, от этих раздумий и воспоминаний добра не жди. Понятно, что ты прошла через ад. Но
Она пристально посмотрела на него своими широко поставленными глазами. Именно этот ее взгляд ставил в тупик всех, кто пытался отгадать ее мысли.
— А если предположить, — сказала она, — что я так не могу.
— Но ты должна.
— Я думала, ты не понимаешь, — мягко проговорила Одри. — Я… я, видимо, не вполне нормальная в отношении… некоторых вещей.
Томас грубо перебил ее.
— Ерунда. Ты… — Он замолчал.
— Что — я?
— Я думал о тебе, какой ты была еще до того, как вышла замуж за Невила. Почему ты вышла замуж за Невила?
Одри улыбнулась.
— Потому что влюбилась в него.
— Да, да, это я знаю. Но почему ты влюбилась в него? Что тебя в нем так привлекло?
Она прищурилась, словно пытаясь взглянуть на все глазами той девочки, которой уже давно не была.
— Я думаю, — сказала она, — это произошло потому, что он был очень «положительный». В нем всегда было так много того, чего не было во мне. Я всегда чувствовала себя какой-то нереальной тенью, Невил же как раз очень реален. Такой счастливый, и уверенный в себе, и… все, чем я не была. — Она добавила с улыбкой:
— И очень красивый.
— Да, образец англичанина, — сказал Томас Ройд с горечью, — прекрасный спортсмен, скромный, красивый, всегда настоящий саиб, хозяин — всю дорогу получал, что хотел.
Одри выпрямилась и пристально посмотрела в глаза Томасу.
— Ты ненавидишь его, — медленно проговорила она. — Ты очень сильно ненавидишь его, так?
Прячась от ее глаз, он отвернулся и прикрыл ладонью спичку, от которой прикуривал погасшую трубку.
— А если бы и так, что в этом удивительного, — пробормотал он. — У него есть все, чего нет у меня. Он может заниматься спортом, плавать, танцевать, поддерживать разговор. А я — косноязычный дуб, с покалеченной рукой. Он всегда ярок и удачлив, а я всю жизнь останусь темной лошадкой. И он женился на единственной девушке, которую я когда-либо любил.
Одри издала едва слышный звук. Он продолжал, уже не в силах сдержаться:
— Ты ведь всегда это знала, разве не так? Ты знала, что я люблю тебя с тех пор, как тебе минуло пятнадцать. Ты знаешь, что я и теперь еще…
Она оборвала его:
— Нет. Не сейчас.
— Что ты хочешь сказать этим «не сейчас»?
Одри поднялась. Спокойным голосом она сказала:
— Потому что… сейчас… я другая.
Он тоже встал и теперь, растерянный, убитый, стоял перед ней.
Одри произнесла быстро, почти беззвучно: