Час новолуния
Шрифт:
Несколько мгновений казалось, что греховное возмущение пересилит: княжна поднимется с гневливым выражением круглого личика... И опять она одержала победу над бесом. Осенила себя крестным знамением, потом подняла грязную пясть Алексея и благоговейно припала губками. Осторожно, как нечто хрупкое, как готовые уже мощи, уложила расслабленную руку на место, поднялась с колен.
— Благослови, Алексей! — повторила она, обращаясь к живому мертвецу. По видимости (и болеющий за всех Вешняк полагал так же), княжна имела теперь все основания рассчитывать на снисхождение божьего человека. — Благослови, Алексей! — сказала она ещё раз, громче.
Распростёртое на брёвнах тело шевельнулось, словно извиваясь под незримой тяжестью, Алексей испустил вопль:
— А-а-а!
Протяжный, страдающий крик, крик младенца, крик повредившегося в уме человека, делаясь понемногу слабее, выдыхался, умирал... Окостенело разинут рот. Запрокинутая в пыль голова, слипшиеся, перекрученные колтуном волосы посерели белым прахом.
— Алексей, — терпеливо сказала княжна, когда крик утих, — я в храм божий еду. Что же ты не дашь мне пройти?
Со скоморошьей резвостью юродивый вдруг ожил, перекинул тощее тело и сел, зазвеневши цепью; на исполосованной царапинами спине его чернела окровавленная заноза.
— Проходи!
Но Евдокия уже не совладала с собой, губки обиженно изогнулись. Не жест и не слово её задели — шутовская живость, в которой и при самом ревностном смирении трудно было признать нечто нравоучительное.
Она подумала, кивнула с важной гримаской, как бы соглашаясь всё же принять и это — в качестве особой заслуги, и повернулась к саням. Холопы стали разбиваться на пары. Поскольку Алексей после кратковременной живости снова оцепенел, приходилось его обходить, расталкивая зевак. Тронулась телега, подобрав рукава, принял узду верховой малый, тряхнул головой, чтобы отбросить севшую на глаза шапку, принялся покрикивать и нахлёстывать, забирая под забор на кучу окаменевшей глины. Телега клонилась, девки с визгом хватались друг за дружку.
Зрители начали расходиться. Разносчик с ушатом на голове, напрягаясь, обеими руками, подвинул ношу и, вспомнив дело, заспешил.
Однако не далеко ушёл: резким выпадом Алексей подбил его под ноги, точно кочергой зацепил, и разносчик клюнул носом, опрокидываясь, — рассыпавшаяся было толпа вздрогнула. Расплёскивая воду, ушат треснул оземь, хлынула блистающая рыба, лещи колотили в грязи хвостами. Всё развалилось, лишившись даже подобия порядка и благочиния: откатился ушат, отдельно валялись колпак, наголовная кожаная подушечка под груз, и даже медливший подниматься человек, казалось, не мог согласовать разобщённо двигавшиеся члены.
Только с юродивым ничего не произошло. Он не удивился оглушительному успеху своей выходки и не особенно вообще любопытствовал, что там у него получилось.
Словно разломленный на части, разносчик отделился от мостовой и принялся с излишней тщательностью стряхивать с бороды песок. Неподготовленная к шутке толпа смеялась растерянно. Не понимал, действительно ли всё так смешно, и разносчик, мордатый малый в выцветшем зипуне.
— Пошёл! Пошёл! — слышался досадливый голос княжны. Лошади вытянулись в цепь, вершник щёлкал плетью, взвизгнули поводья.
Но Алексей не собирался пускать дело на самотёк. Он цапнул ближайшего леща, двумя руками ухватил его за скользкий хвост и развернулся метнуть — толпа ахнула. Пущенная в сторону саней рыба вспорхнула и шмякнула о круп лошади, которая так и подскочила в по-человечески понятном испуге. Рыбы порхали одна за другой, лошади храпели, вздымаясь на дыбы, беспомощно мотался вершник, сани заскользили на кучу глины и опрокинулись, вываливая ворохом содержимое — то есть княжну Евдокию. Растеряв всё достигнутое тяжкими трудами смирение, княжна орала благим матом.
Принимая визг своей госпожи за прямой призыв к действию, холопы кинулись на Алексея с батогами и обратили в бегство — юродивый вопил и подпрыгивал шутом при каждом ударе. Увлекая с собой толпу, орава покатилась к реке.
Холопы, однако, недолго тешились — бросили жертву, как только начали различать ропот и взволнованное дыхание Алексеевых почитателей.
Юродивый же не убавил шагу и после того, как избавился от преследователей. Избитый, в кровоточащих ссадинах, он как будто не придавал значения перемене — отстали, и бог с ними! Разве что перестал подпрыгивать, повизгивая и отмахиваясь, как преследуемый осами недоумок.
В лице Алексея сохранялось бесчувственное выражение, которое не покидало его даже под палками, среди шутовского визга, — выражение застрявшего на заветной мысли и оттого как будто бы отупевшего человека. Была это бесчувственность отшельника: в полнейшем отрешении от людей, мало-помалу, с течением лет отшельник теряет подвижность чувств, которая только и сообщает лицу богатство выражений. Глубокая, противоестественная сосредоточенность на своём, внутреннем делала Алексея отшельником и на площади, в миру. Внутреннее одиночество его не нарушалось многолюдством толпы. Потому и возникала эта завораживающая смесь дерзкого шутовства и монашеской отрешённости. Люди видели в Алексее то, что опровергало обыденность, и значит, возносило к богу, которого они не находили подле себя — в обыденности.
Алексей шагал всё с тем же отсутствующим выражением лица, казалось, он знает, куда ведёт. Толпа не отставала. Раскрасневшись, поспешала за юродивым неповоротливая женщина; отирая потёкшие румяна, задыхаясь, потная, она лишь водила глазами по сторонам, не способная слова вымолвить, — незнакомые люди отвечали ей понимающими взглядами. Сдержанно чему-то посмеиваясь, поспевали мужики, вились между ног, припускаясь бегом, дети, народ выглядывал из-за заборов, неуверенно, с вопросом брехали собаки, стучали калитки. «Что такое?» — вопрошали обыватели и, не получив объяснения, сами гнали с толпой, увлечённые потоком. Что-то нечленораздельное, лишённое смысла, но, вероятно, необходимое по общему праздничному чувству выкрикивали люди, исполненные не известно откуда взявшегося дружелюбия.
Пытались и Алексея тормошить, задевали его словами, но добиться ничего не могли и, видно, надоели. Не обернувшись, он швырнул леща через плечо — на голос. Народ раздался со смехом, рыбу перехватили и тут же запустили обратно, она шлёпнулась на дороге. Алексей и не глянул, но идущие следом, мешая друг другу, кинулись подобрать — лещ взлетел и исчез из виду, приземлившись на крыше. Все прошли, разочарованно посматривая на застреху, протопала босыми ножками мелюзга, когда истерзанная рыба завершила неохотное скольжение по кровельным тесницам и свалилась в заросли полыни. Где и осталась на удивление котам и собакам.