Час Пик
Шрифт:
Все три события — из рук, как говорится, вон. В первом случае надо было ехать в центр, готовить репортаж о БТРе, геройски таранившем мирный троллейбус и о патриотическом подъеме москвичей (половина в стельку); во втором — тоже репортаж, удалось пробраться в лагерь инстругентов, в Белый Дом, то есть (три четверти — в стельку), интервью с единственным трезвым генералом, правда, загнал в Германию и Штаты (деньги на «бээмвуху»–то откуда?); а в третий раз тоже надо было репортаж сделать, но, к счастью — тормознули военные: аккредитации
Ну, а теперь что?
Наверное, труп…
«После тяжелой и продолжительной болезни…»
Her, не то, иначе оппозиционеры, те самые, которые в Белом Доме из автоматов по танкам стреляли, а теперь ежедневно интервью раздают, возмутятся: что же вы. мол, над больным таким человеком издевались, Президентом его держали? В ЛТП надо было, в хорошую клинику…
«Российский народ, все прогрессивное человечество понесло тяжелую утрату… Скоропостижно… Снискал авторитет и уважение… Светлая память… Навсегда сохранится в наших сердцах…»
Тоже не то: все прогрессивное человечество испугается, что следующим станет еще более авторитетный и уважаемый, а чем больше авторитета и уважения снискал предыдущий, тем дольше сохранится светлая память в сердцах после следующего… Такой вот закон физики.
Значит, надо обругать: в России всегда так — труп еще не остыл, еще в землю не закопали, даже еще зелененькими пятнами не покрылся, а его уже поругивают… Юродивые, правда, сразу на труп молиться начинают, голосят истошно — ах, ах, как мы его (когда живым был) не ценили!
За перекрестком мент стоит поганый с полосатой палочкой и всех подряд проверяет — вон какая очередь машин выстроилась!
С чего бы?
«Дорогие соотечественники!.. Братья и сестры!.. Кровавая диктатура демфашизма пала!.. Антинародный режим… Строили наши отцы и деды… Остановить обнищание россиян… Защитили и отстояли… Единое, могучее государство… Вернуть россиянам гордость… Социальная справедливость… Вера в будущее… Сов… то есть русский народ заслужил… В едином порыве… Нарушенные исторические узы… Единое и могучее государство… Гордость… Выполняя волю народов Советского Союза… Денонсация Беловежских соглашений… Ура, товарищи!..»
Явно не это: тогда бы наверняка и из танков стреляли, и автобусы–гармошки с зарешеченными окнами по городу вместо воронков гоняли, и на фонарях бы вешали. Уже бы болтались на ветру, точно.
Обозреватель осторожно притормозил, зачем–то огляделся по сторонам: никого на фонарях еще нет, пока чисто… Только мокрый снег так некстати повалил, надо вот дворники включить.
Мент подходит, рука рыбкой взмывает под козырек. Есть такой закон: чем шикарней у тебя тачка, тем быстрей взмывает рука.
— Ваши документы…
Отдал — на, смотри, сука, подавись… Что, опять придерешься к чему–нибудь, чтобы деньги вымогать?
Нет, не к чему придраться — отдает назад. Обижен, наверное…
— Спасибо. По дороге никого не подвозили?
Обзреватель пожал плечами.
— Нет.
— Езжайте…
— Простите, товарищ лейтетант, случилось что?
— Ничего не случилось, езжайте…
Странно.
А если ничего не случилось, но машины тормозят — что же тогда?
Нет, точно труп.
Но чей?..
Главный встретил Обозревателя в прихожей. Халат, домашние тапочки, бифокальные очки с толстенными линзами. Никогда бы не сказал, что это — Главный. Похож, скорей, на комика, на эдакого хронического неудачника из старой комедии. Эдакий мистер Питкин или синьор Фантоцци.
Ну, против кого ты теперь, Фантоцци?
Опять против всех?
И опять — один, как всегда?
Или…
— Проходи на кухню…
Обозреватель зашел, уселся, растер руки — замерзли за рулем.
А настроение у Главного мрачно–решительное — не глядя на гостя, полез в огромный холодильник, достал початую бутыль водочки, от которой не бывает похмелья, две стопки на стол, без закуски…
Такое впечатление, что он чего–то боится. Чего, интересно? В свое время ни Чебрикова, ни Лигачева не боялся, по слухам Горбатого посылал (после августа 1991–го, разумеется), а теперь…
Нет, что–то тут не то.
Что он — пить сюда по телефону вызвонил?
— Выпьешь?
— За рулем я…
— Пятьдесят граммов.
— Машины на Садовом проверяют, — слабо отмахнулся Обозреватель и скосил глаза на бутыль.
— Значит, больше не проверят. — Поймал удивленный взгляд, пояснил: — Бомбы дважды в одну воронку не падают…
Что бомбу в кого–то бросили? Как на Грозный? Летчики–штурмовики, «в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ», Гринивецкие, Халтурины и Каракозовы? Ну–ка…
Налил себе и Обозревателю, опрокинул в глотку — не чокаясь, не закусывая, стараясь не встречаться взглядами. Словно на поминках по близкому человеку. Нет, точно труп…
Теперь, наверное, самое главное–для чего все это…
Ну?
Обозреватель прищурился, склонил голову набок и — Главному:
— Кого?
По тому, как задергалась у Главного щека, понял: направление мысли правильное.
— Уже знаешь?
— Догадываюсь…
— М–да. — Поставил стопочку на стол, сел напротив. — Ты Листьева знаешь?
— Из «ВиДа», директор ОРТ?
Да, знает Обозреватель Листьева, примерно в одно время в универе учились, только на разных курсах. Ну, здоровались иногда, пару раз выпивали вместе–кажется, года три или четыре назад, когда еще «Взгляд» был… Высоко залетел, Икар — смотри, чем ближе к солнцу, тем больше шансов вниз… Что, он — кого–нибудь? Или…