Час Пик
Шрифт:
— Я понимаю…
Прошел, как и водится в Москве, не в комнату, а на кухню, уселся.
— Кофе?
— Да, не откажусь, — произнес Обозреватель, — я, видите ли, тоже… Всю ночь не спал, переживал, теперь вот надо бы допинг принять… Я ведь с ним в универе учился вместе… Помню его.
Актер понимающе покачал головой.
— Да, да… — сел рядом, пригорюнился: — ну, что вам сказать? Вы ведь хотите от меня услышать что– нибудь о Владе?
— К сожалению, я знал его не столь хорошо, как вы, — польстил хозяину Обозреватель. — Виделся с ним мельком, едва–едва здоровались. Знаете ли, у нас ведь
— Ах, ах, да, да, спасибо… — Актер поднялся, разлил из закопченного жезвея кофе и, кивнув на выщербленную чашечку, поставленну перед гостем, понизил голос: — он любил пить из этой чашечки, когда бывал у меня в гостях… Когда еще пил…
— Что?
— Кофе… — сделав микроскопический глоток, Актер произнес: — ну, что я могу сказать… Так некстати всплыло в памяти: как–то раз приехал он ко мне на дачу, на машине — тогда у него еще «вольво» была, смотрю — и глазам своим не верю, вытаскивает из багажника целую коробку «марса», и пока мы с ним сидели, он всю коробку и съел… Полтора–то килограмма!
Обозреватель пожал плечами — к чему тут какой–то «Марс»?
— Как, спрашиваю, Влад — нравится тебе «Марс»? а он мне — райское наслаждение.
— Это «Баунти», — сдержанно–печально поправил Обозреватель.
— Так вот я к чему: он во всем был такой: если любил что–нибудь, то делал это до конца, во всем объеме… Вот таким он и запомнился мне… — Актер допил кофе, отодвинул чашечку и добавил: — Боже, до сих пор не верится, кажется, вот–вот, вот совсем недавно это случилось… Наверное, это какой–то знак свыше, предупреждение всем нам…
Да, с театральных деятелей много не возьмешь: им только частности запоминаются.
Лицедеи.
Есть, правда, один театральный деятель, бывший режиссер, ставший Банкиром, теперь — в Лондоне сидит, крутой человек на него наехал, Банкир, между прочим, тоже может быть причастен к убийству, но…
Лучше об этом и не думать: как говорил Главный — «попадешь пальцем в глаз».
Частности.
Нужны частности, много частностей. С одной стороны, конечно же, куда лучше делать материал одним большим блоком, не утопая в подробностях, а с другой…
И из частностей можно сложить мозаику, расположить камешки в нужной тебе последовательности.
Так сказать: Влад Листьев в целом и в частности. Да, прав–таки Главный: чтобы не попасть «пальцем в глаз», лучше всего заниматься частностями — любимые кулинарные, кондитерские и вино–водочные изделия, кофе, сигареты, милые всем подробности…
Камешки сортируются, тщательно выбраковываются раскладываются, моются с мылом и содой, шлифуются, чтобы ни заиграли на солнышке, вновь раскладываются…
То ли игра в бисер, то ли мозаика.
Но в любом случае — для зрителей. Читателей, то есть, «среднестатистических идиотов», как выражается Главный…
Следующим на очереди был Соратник покойного, весьма скандальный журналист, с которым они вместе на телевидении начинали. Когда–то был популярен не менее Листьева, чтобы не сказать — более: фирменная клетчатая кепочка на страх врагам, сенсационные разоблачения,
Теперь, правда, появляется редко: затравили его, бедного, еще когда Кравченко у руля стоял, еще в те романтические времена противостояния «козлов» и «демократов», и теперь вот долговременная депрессия.
Сидит у телевизора, смотрит видеозапись выступления Президента, скупо матерится…
— Ну, что я могу сказать? Рекламная версия отпадает целиком и полностью. Хотя убили, конечно же, из–за денег, Сейчас что делает погоду? Власть, которая делает деньги, и деньги, которые делают власть. Все взаимосвязано, — произнес Соратник и грязно, замысловато выругался.
— А что–нибудь такое… Ну, каким он был, покойный–то, при жизни? — спросил Обозреватель, помня о своем желании заниматься только частностями.
Идиотская фраза — «кем был покойный при жизни»… Что — и при жизни… ну, покойным?
Соратник поднялся с своего места, достал из шкафа бутыль водки.
— Выпьешь?
— Не–а, — Оборзреватель отрицательно покачал головой. — Работать над.
— Как хош… А я вот выпью. — С бульканьем налил себе в стакан, залпом опрокинул, поморщился. — Ну, каким человеком… Знаешь, я только об одном жалею: когда Влад закодировался, он стал для приятельских застолий совершенно потерянным человеком. Помню, как–то собрались хорошей компанией у меня дома — с женами, с семьями, как водится. Накатили мы бутылочку–другую, на душе сразу же потеплело, все расслабились. Все, кроме Влада. Он спиртного ни грамма в рот не брал — ни шампанского, ни пива. Представляешь, каково компании сидеть за одним столом с абсолютно трезвым человеком? Уже и разговор не очень стройный, все не столько других слушают, сколько сами сказать стараются. А рядом кто–то сидит и трезвым взглядом за тобой наблюдает, — Соратник поежился. Неприятно…
Так, дальше: Коллега покойного — нестарая еще тетка, неудачно молодящаяся, с толстым слоем косметической штукатурки на лице, в отличие от Актера, приняла гостя не на кухне, а как у порядочных — в зале.
Тетка эта раньше, как и Влад Листьев, сперва работала на интервещании (в то время — чисто кагэбистская контора, кстати говоря), и, по идее, должна была знать покойного много лучше других.
Обозреватель смотрел на нее с плохо скрываемой неприязнью — терпеть не мог таких теток: грубый макияж (красься, не красься — все равно все знаю?, сколько тебе лет), интонации, как у грузчика Вани из бакалейного магазина, всезнайство во всех областях и категоричнсть в суждениях, которую она всячески навязывает всем, кого видит.
Однако на этот раз она, казалось, действительно была раздавлена произошедшим…
— Можно, я коньяка немного выпью? — спросила Коллега виновато — будто бы это не Обозреватель был у нее в гостях, а она у него.
Тот слабо, насколько было прилично при такой ситуации, улыбнулся.
— Конечно…
— А вы?
— Спасибо, я за рулем…
Коллега налила себе полсгакана коньяка, хлобыстнула — будто бы в бездну, утерла губы и, потянув носом, произнесла, оправдываясь:
— Вообще–то я почти не пью…