Час урагана
Шрифт:
— Ага, — сказал я.
— Сейчас, — сказала тетя Женя, — все это кажется романтикой… Так все выглядело просто. Потом обнаружили темное вещество, потом еще темную энергию, и плотность оказалась на самом деле раз в сто больше, чем тогда получалось.
— Ага, — повторил я и продолжил, чтобы показать, будто и я понимаю, о чем идет речь. — Значит, Вселенная опять сожмется? Лет через сто миллиардов?
Иронию в моем голосе тетя Женя не уловила, и слава Богу.
— Нет, — сказала она, — ее темная энергия расталкивает.
О чем-то ей эти слова напомнили — тетя Женя неожиданно прижалась лбом к стеклу, губы ее мелко задрожали, нужно было что-то сказать или сделать, чтобы отвлечь
Кофе оказался отличным. И настроение у меня стало получше, потому что на мой мобильный позвонил из Питера Боря Немиров, с которым мы когда-то учились на милицейских курсах, и сказал, что данные о Черепанове разосланы по всем отделениям, по больницам, вокзалам и в аэропорт «Пулково» — если кто-нибудь видел там прилетевшего из Москвы человека, похожего на Н.Г., то, надо полагать, сообщит куда следует, и больше всего, конечно, надежда на работников аэровокзала, среди них встречаются люди очень внимательные, замечают даже то, чего на самом деле не происходит, ха-ха, как вообще дела-то, Юра, давно не виделись, ну и все в таком духе…
Пока я разговаривал с Немировым, кто-то позвонил и тете Жене, слушала она, по-моему, невнимательно, то и дело отводила аппарат от уха, думая о своем, но когда разговор закончился, я заметил в ее глазах если не радость, то ощущение чего-то обнадеживающего.
— Это Мирон, — сказала она. Мироном называли Антона Мирошниченко, академика, директора Астрономического института. Для всех он был Антоном Анатольевичем, большим человеком, а для тети Жени и Николая Генриховича — просто Мироном, потому что учились они в свое время на одном курсе, вместе ходили в походы и ездили в экспедиции, карьера у всех сложилась по-разному, в начальники ни Н.Г., ни, тем более, тетя Женя, никогда не стремились, а Мирон поднимался быстро, и, по словам тети Жени, в этом была жизненная справедливость, какой не так уж много в нашем мире: Мирон был талантливым наблюдателем, первым когда-то обнаружил в оптике излучение диска около черной дыры в какой-то двойной системе, в тридцать два стал доктором, в сорок членкором, а когда решался вопрос, кого назначить директором института вместо уходившего на пенсию Соколова-Рузмайкина, коллектив проголосовал за Мирона, хотя тот, говорят, не прилагал к тому никаких усилий. Назначали директора, конечно, сверху, время выборов научного начальства прошло раньше, чем время выборов губернаторов, но в минпросе учли «мнение коллектива» — похоже, что и наверху кандидатура Мирошниченко возражений не вызвала.
— Мирон говорит, — сказала тетя Женя, — что подключил к поискам питерских коллег — если Коля поехал в Питер, то наверняка с какой-то идеей. Хочет с кем-то обсудить. Логично?
— Логично, — пробормотал я, ничего логичного в этом странном предположении не увидев. Допустим, возникла у Н.Г. идея, которую он решил обсудить с каким-то питерским коллегой. Что бы он сделал прежде всего? Естественно, позвонил этому коллеге и для начала обсудил идею по телефону. Разговор кто-нибудь да слышал бы. Логично? Даже если никто ничего не слышал, какой смысл делать вид, что едешь в один аэропорт, а сам… Что за тайны мадридского двора? Если бы Н.Г. не к коллеге в Питер собрался, а к любовнице… Нет, и тогда его поведение нельзя было назвать логичным — должен же был понимать, какой поднимется переполох, да и откуда у Н.Г. любовница, тем более в Питере, где он в последние годы не был ни разу? При такой супруге, какой была тетя Женя, иметь любовницу — чистое самоубийство. Ревнивый характер тети Жени мне был прекрасно известен — года два назад был случай… Долго описывать, да и не люблю я перемалывать косточки… в общем, скандал был страшный,
Если за дело взялся Мирон, то при его энергии наверняка все питерские астрофизики уже были опрошены с пристрастием, и если бы кто-то… А Немиров, понятно, не только в больницах шуровал, но и морги не обошел вниманием. Значит… Зачем мы едем в Питер, что мы там сможем сделать такого, что уже не было сделано?
Странная картинка мне представилась вдруг: сходим мы с поезда, а на перроне стоит, прислонившись к столбу, Николай Генрихович со своим рюкзаком, смотрит на нас и спрашивает задумчиво: «Это что за остановка, Бологое иль Поповка?»
Если у него отшибло память? Могло случиться? Могло. Запросто.
Правда, тогда его все же перехватили бы в «Пулково».
— Нас в Питере встретит Костя Крымов, — сказала тетя Женя. — Это завлаб по внегалактической астрономии, старый наш знакомый. Мирон ему передал…
— Вот и хорошо, — сказал я. — Пока мы едем, Николай Генрихович сам объявится.
— И пусть объяснит, что за секретность, — сказала тетя Женя, и по ее тону легко было понять, что сумеречное беспокойство о муже начинает уступать место столь же сумеречной и не оправданной ревности — мысль о любовнице, похоже, пришла, наконец, и ей в голову.
— Раньше, — продолжала она, — он так не поступил бы. Позвонил бы или записку оставил. А после того случая… У него бывают провалы в памяти, он никогда в этом не признавался, но я-то вижу. Забывает. Правда… Почему он выключил телефон?
Путный ответ ей в голову не приходил, она молча водила пальцем по скатерти, рисуя, по-моему, график какой-то сложной функции. Может, это была функция их отношений: по горизонтали ее постоянная любовь к Коле, а по вертикали взлеты и падения, взлеты и падения…
— Если у него возникла идея, — осторожно сказал я, — то к кому в Питере он, скорее всего, обратился бы? И еще: если раньше он, уезжая, оставлял записки, то теперь мог оставить сообщение или электронное письмо…
— Я ждала, когда ты об этом спросишь, — сказала тетя Женя. — Все-таки из тебя пока еще плохой сыщик. Ты не просчитываешь все варианты.
— Спасибо, — пробормотал я.
— У нас, — продолжала она, — есть общий ящик для электронной почты. Адрес и пароли знаем только мы с Колей. Вроде стола в гостиной, куда можно положить записку перед уходом. Я проверяла: там пусто.
— Когда вы…
— Когда проверяла в последний раз? Перед тем, как мы поехали на вокзал.
В это время Н.Г. давно был в Питере. Действительно, сто раз мог отправить сообщение, если хотел. И если мог.
— А может, — сказал я, — он послал сообщение не на этот адрес, а на какой-то другой?
— Я и об этом думала, — вздохнула тетя Женя. — У меня есть свой адрес, институтский, но там тоже ничего.
— А на свою собственную почту Николай Генрихович мог…
— Зачем? — удивилась тетя Женя. — Если он хотел что-то сообщить мне, зачем бы он стал писать себе самому?
— Ну… не знаю. По забывчивости.
— Юрик, — печально сказала тетя Женя. — Коля в последнее время сильно сдал, конечно, но не до такой степени, чтобы посылать себе самому письма, которые должна прочитать я.
— Конечно, — согласился я. — Просто подумал… Может, себе он что-то напоминал. Надо, скажем, тогда-то сделать то-то…
— Есть у Коли ежедневник, куда он записывал расписание лекций, — вспомнила тетя Женя. — Ну, и всякие дела на тот или иной день.
— Он мог записать…