Час воздаяния или разумная фортуна

де Кеведо-и-Вильегас Франсиско

Немцы, как и все прочие, растерялись и призадумались. Не без труда водворили они обоих спорщиков на место и усмирили толпу, чтобы дать выступить рыжему юристу, который всех их сбил с панталыку и задурил им головы бесчисленными и сумасбродными притязаниями. Заиграли трубы, призывая к молчанию, и юрист, забравшись на возвышение, дабы ему всех оттуда видеть, повел такую речь:

— Наше требование — свобода для всех; ибо нам хочется подчиняться правосудию, а не насилию, повиноваться разуму, а не прихоти; принадлежать тому, кому достанемся по праву наследования, а не тому, кто захватит нас силой; быть князю подопечными, а не товаром; быть в республике товарищами, а не рабами; руками, а не орудием; телом, а не тенью. Не должно богатому препятствовать бедняку разбогатеть, а бедняку не след богатеть за счет кражи у имущего. Знатный да позабудет о презрении к простолюдину, оный же — о ненависти к знатному; а тем, что стоят у кормила власти, надлежит прилагать все усилия, дабы бедные стали богатыми, а добродетельным достались бы почести, и никогда не случалось бы супротивного. Надо заботиться и о том, чтоб никто не превзошел в чем-либо остальных, ибо тот, кто возвысится, положит конец равенству, тот же, кто поможет ему в этом, понудит его на заговор. Равенство в республике есть гармония, поелику голоса звучат согласно; но пусть из сего согласия выделится хоть один — созвучие тотчас нарушится, и то, что было музыкой, обернется нестройным шумом. Республикам должно жить в единении с королями,

как суше, коей республики являют образ, с морем, которое представляет королей; подобно им они должны сливаться в вечном объятии, однако же берег надежно защищает сушу от дерзких нападок океана; он постоянно грозит ей и точит ее, ища скорее потопить и поглотить; она же, в свой черед, тщится отобрать у океана те владения, что он сокрыл от нее в своих глубинах. Суша извечной твердостью и неизменностью противостоит раздорам и буйству неверной водной стихии: море приходит в ярость от дуновения любого ветра, суше ветер несет плодородие; море богатеет от того, что доверяет ему суша; она же, пользуясь удочками, сетями и неводами, похищает его живность и опустошает его. И точно так же, как море обретает приют и покой на суше, сиречь в гавани, так и республика являет собой надежную защиту от бурной и опасной стихии королевского произвола. Республика часто ведет борьбу с помощью рассудка и реже — прибегая к оружию. Однако ей приходится содержать армию и флот, кои должны быть постоянно начеку, готовые защитить общественное богатство, которое одно дает возможность пользоваться благоприятным случаем. Республики должны воевать в союзе с одними королями, натравливая на них других, ибо монархи, приходясь друг дружке отцами и сыновьями, братьями и кумовьями, подобны железу и напильнику: оные между собой не только родичи, а единое вещество, единый металл, и тем не менее напильник грызет и точит железо. Республике следует способствовать тому, чтобы безрассудный князь поскорей сломал себе шею, а робкий стал безрассудным. Она провозгласит торговлю благороднейшим из занятий, которое помогает человеку набираться ума, исследуя мир на деле, знакомясь с портами и обычаями, крепостями и родом правления всех стран и выпытывая их тайные замыслы. На пользу отечеству пойдут занятия политикой и математикой, и позор падет на бездельника, будь он хоть трижды знатным, и на неуча, будь он сто раз толстосумом. Народные зрелища будут брать за образец военные упражнения и боевые построения, поелику они сочетают в себе занимательное с полезным и являются одновременно и учением, и празднеством, и посему посещение театров станет обычаем столь же пристойным, как посещение академий. Строжайшего осуждения заслужит вычурность нарядов, а разница меж богатым и бедным скажется лишь в том, что первый подаст, а второй примет помощь, точно так же как меж знатным и простолюдином — в том, что один будет благороднее и доблестнее другого, ибо что, как не сии обе добродетели, положило начало знатности по всей земле? Здесь уместным будет привести известные слова Платона. Пусть их спишет себе тот, кому они могут пригодиться, ибо я сам толком не знаю, к чему я их здесь привожу; впрочем, найдется немало людей, знающих, с какой целью они вошли в книгу третью «De Republica, vel de justo». [36] Вот они: «Igitur rempublicam administrantibus praecipue, si quibus aliis, mentiri licet, vel hostium, vel civium causa, ad communem civitatis utilitatem: reliquis autem a mendacio abstinendum est». — «Ежели кому и дозволено лгать, то прежде всего тем, кто правит государством, ибо ложь их, вызванная опасением врага или произнесенная для успокоения граждан, пойдет им на благо. Прочим же надлежит воздерживаться от лжи». Я полагаю, что, невзирая на осуждение католической церковью учения Платона о республике, найдется немало людей, кои возрадуются сим словам и тому, что их республика следует заветам республики Платона. Перейдем теперь к тому, что предлагают подданные королей. Ропщут они на всеобщую выборность в своих государствах, ибо тот, кто наследует власть, избирает себе фаворитов, и оные, стало быть, избранниками вступают, в свой черед, на престол. Сие приводит подданных в отчаяние, ибо, как говорят французы, князья, отдавшие бразды правления в руки фаворитов, уподобляются галерникам, двигающимся к цели, оборотившись к ней спиной; фаворитов же не отличишь от фокусников, кои тем более потешают, чем ловчее водят за нос; чем искусней скрывают они плутни от чужих глаз, чем лучше вводят в заблуждение разум и чувства, тем охотнее превозносит и восхваляет их тот, кто платит им за мошеннические проделки. По милости умелого фокусника вам и впрямь почудится, что пустое — полно, что там, где шаром покати, — всего вдосталь, что на булате не ржавчина, а вражеская кровь и что рука их бросает то, что на самом деле она придерживает. Вам дают деньги — и вдруг оказывается, что это не деньги, а дерьмо или ослиный зуб! Сравнения мои низки. Однако воспользуйтесь ими за неимением других, ибо из них явствует, что в равной мере достойны порицания и тот монарх, коему неугодно быть тем, кто угоден господу, и тот, коему угодно быть тем, кто неугоден ему. Дерзают утверждать, что истый фаворит, подобно смерти, обращает короля в nova forma cadaveris, труп нового вида, а засим следует разложение и черви, и, согласно Аристотелеву положению, в князе fit resolutio usgue da materiam primam, [37] что означает: не остается ничего от прежней сути, кроме наружного обличья.

36

О государстве, или о Справедливом (лат,).

37

Происходит распадение до первичной материи (лат.).

Перейдем теперь к сетованиям на тиранов и причинам их. Не знаю, оком говорю, а о ком умалчиваю; тот, кто уразумеет, да объявит об этом во всеуслышание. Аристотель сказал, что тот, кто ищет собственной выгоды усерднее, нежели общей, — тот и тиран. Ежели кому-либо известен тиран, не подходящий под сию мерку, пусть выйдет и сообщит об этом. В награду он получит свою находку. На тиранов ропщут в большей степени те, кто пользуется их милостями, нежели те, кого они карают, ибо милости тирана плодят преступников и их сообщников, наказания же — людей благородных и добродетельных; так и повелось, что неповинному под властью тирана надо познать несчастье, дабы достичь счастья. Алчность и скаредность уподобляют тирана лютому зверю, спесь — дьяволу во плоти, распутство и похоть — всем зверям и дьяволам вкупе. Нет заговорщика опаснее для тирана, нежели он сам; по каковой причине легче убить его, нежели сносить его власть. Милость тирана всегда влечет за собой беду; осыпая иного благами, он только оттягивает срок возмездия за сии блага. Примером тирана служит Гомеров Полифем; одарив Улисса своей благосклонностью, он расспросами выведал его достоинства, выслушал его просьбы, убедился в его бедственном положении и в награду посулил съесть его последним, после того как он съест всех его спутников. От тирана, пожирающего всякого, кто попадет под руку, не жди иной милости, кроме чести быть съеденным напоследок. И не забудь, что ежели сам тиран почитает сию оттяжку за милость, на деле это величайшая жестокость. Тот, кто норовит съесть тебя в последний черед, съедает тебя как бы понемногу пожирая твоих предшественников; чем позже он проглотит тебя, тем больше будешь ты терзаться, что стал его сытью. Не гостем был Улисс тирану, а яством.

Пещера,

откуда предстояло ему перейти к Полифему во чрево, была ему не кровом, а склепом. Но Улисс напоил Полифема допьяна и усыпил; стало быть, сон — отрава для тирана. Усыпи же тирана, народ, заостри на огне колья, выколи ему глаза, чтоб впредь всем неповадно было поступать так, как прежде хотелось каждому. «Никто», — ответил Полифем на вопрос, кто же ослепил его, ибо хитроумнейший Улисс назвался Никем. Называя его так, Полифем хотел отомстить ему; на самом же деле, из-за двусмысленности этого имени, он защитил его. Вот так поступают и цари: они снимают вину с тех, кто ослепляет их и кто несет им смерть. Улисс бежал на свободу, спрятавшись меж овец, коих пас. То, что всего более охраняет тиран, он охраняет на свою голову, ибо охраняет того, кто несет ему гибель.

На основании всего вышесказанного добавлю, что мы подданные всех государств, собрались ныне, дабы обсудить, как найти защиту от произвола тех, кто правит нами единовластно или через посредство других лиц. А посему представляются мне наиболее существенными следующие условия, будь то республика или королевство: советникам должно занимать постоянные места в совете, не притязая на более высокие, ибо править в одном совете, а притязать на место в другом мешает вникать в суть дел и разумно судить о них, и судья, который тщится вступить в состав иного, более высокого судилища, уже не судья, а прохожий; ибо то место, где он вершит, становится для него лишь ступенью, чтобы достичь того места, где он хочет вершить, и, рассеянный, он ни на что не обращает внимания, пренебрегая и тем, что далось ему, поелику оно ему постыло, и тем, чего алчет, поелику сие ему еще не далось. Всяк принесет пользу в том деле, в коем он умудрен многолетним опытом, и послужит помехой там, куда вступит впервые, ибо перейдет от знакомого к вовсе незнакомому. Почести надлежит воздавать советникам сообразно роду их занятий, дабы не мешались они с лицами военного звания и мантия со шпагой не ведали бы взаимной вражды: тогда первая избежит притеснений и гонений, вторая — недовольств и обид.

Поощрения, разумеется, весьма будут необходимы; однако раздавать их бездельникам не след, и даже нельзя допускать, чтоб они обращались с просьбами о таковых, ибо если награда за добродетель достанется пороку, князь или республика лишится большей части своего достояния, а металл, послуживший наградой, обесценится, как фальшивая монета. Как достойному, так и недостойному в равной мере не должно ожидать награды: первому надлежит получить ее тотчас же, второму — никогда. Лучше потратить золото и алмазы на тюремные решетки, дабы упрятать за них преступников, чем попусту тратить ценности сии на знаки воинской славы и раздавать их лодырям и злодеям. Рим отлично понимал это, и посему ветвь лавра или дуба служила наградой за боевые раны, кои числом своим могли поспорить с листвой на сих ветвях, и венчала завоевателей городов, провинций и царств. Советников по делам государственным и военным следует подбирать среди людей отважных и многоопытных, преимущество отдавая тому, кто проливал и не щадил кровь свою, а не тому, кто кичится родословной и предками. Ратные же заботы поручить надлежит тем, в ком доблесть сочетается с удачливостью, причем удачливости надлежит оказывать предпочтение перед доблестью. Такой совет дает и Лукан:

…Fatis accede, Deisque, Et cole Felices, miseros fuge. [38]

Строки сии я всегда перечитываю с восхищением и, как бы со мной ни спорили, ставлю замечательного поэта, искушенного в делах политических и военных, превыше всех поэтов после Гомера.

На должности судейские надо избирать людей ученых и бескорыстных. Тот, кем не движет корысть, не поддается пороку, ибо порок подстрекает корысть, продаваясь ей. Им следует знать законы и только законы, не более того, и требовать подчинения закону, а не подчинять закон себе. Только так можно спасти правосудие. Я сказал. Теперь говорите вы, что имеете предложить и какие меры находите желательными и разумными.

38

Добивайся милости судеб и богов, почитай удачливых, а неудачливых беги (лат.).

На этом он умолк. И поелику в толпе собрались люди всех народов и языков, поднялся столь разноголосый и нестройный говор, словно в великой сумятице созидалась башня вавилонская. Ни один не понимал другого и сам не был понят никем. Злоба и споры кипели как в котле, а искаженные лица и судорожные движения придавали собравшимся сходство с полоумными или одержимыми.

В это время кучка пастухов, одетых в овечья шкуры и препоясанных пращами, что можно было скорее вменить им в вину, нежели считать оправданием, потребовала, чтобы их выслушали в первую голову, не медля ни мгновения, ибо у них взбунтовались овцы, жалуясь, что пастухи под предлогом того, что охраняют их от волков, которым случается съедать от времени до времени какую-нибудь овцу, стригут, обдирают, убивают и продают их, и притом зараз, всем скопом. Коль скоро волки зарезают одну, две, от силы десять или двадцать овец, пусть уж лучше волки охраняют их от пастухов, нежели пастухи от волков: от голодного врага скорее дождешься пощады, нежели от алчного сторожа; с каковой целью овцы, вкупе со сторожевыми псами, повели следствие против пастухов. Все тотчас поняли: дело ясное! Овцы в дурах не останутся, коли своего добьются. Тут всех застиг Час, и одни, разозлившись вконец, кричали: «Давай нам волков!», «И без того кругом одни волки!», «Хрен редьки не слаще!», «Куда ни кинь, все клин!» Много было и таких, что ни с кем не соглашались. Тут в спор замешались законники и, дабы угомонить толпу, заявили, что вопрос сей важный и нуждается в долгом рассмотрении, а посему нужно отложить решение и тем временем помолиться об успехе дела в священных храмах. Французы, услышав это, воскликнули:

— Если уж дошло до храмов, мы пропали! Как бы не постигла нас участь совы, которая, занедужив, обратилась за помощью к лисе да сороке, почитая первую весьма ученой, а вторую искусной во врачевании, ибо видела ее на дохлом муле. Сове ответили, что нет ей иного спасенья, кроме храма, и на это она сказала: стало быть, мне конец, коли исцелить меня могут только храмы, ибо я же погрузила их во тьму, утолив жажду маслом святых лампад, и не осталось ни одного алтаря, коего я бы не загадила.

Монсиньор, возвысив голос, сказал:

— Французские совы, сравнение сие как нельзя лучше к вам подходит, и мы советуем припомнить как вам, так и всем живущим за счет святынь, что рассказал Гомер о мышах, кои воевали с лягушками и взмолились к богам о помощи, а те отказали, ибо мыши отгрызли кому руку, кому ногу, кому украшение, кому венок, а кому и кончик носа, и не было ни единого изображения божества, которое не носило бы следов мышиных зубов. Отнесите же к себе сей пример, мыши — кальвинисты, лютеране, гугеноты и реформаторы, и посмотрите, кто из небожителей придет нам на помощь.

О, всемогущий господь! С каким гвалтом напустилась тут вся свора французишек на монсиньора! Буйный лагерь Аграманта показался бы тут обителью девственниц-весталок. Разнимать их было опасно, того гляди сам попадешь в переплет. Наконец драчунов усмирили, но глотки им не заткнули, и каждый отправился восвояси, громко сетуя на свою долю и беснуясь, что не удалось сменять ее на чужую.

Внимательно следили боги за земными делами, и наконец Солнце промолвило:

— Час подходит к концу, тень от стрелки — моих часов вот-вот коснется цифры пять. Превеликий отец всего сущего, решай, пока еще длится Час: должна ли Фортуна действовать далее, или надлежит ей вновь пустить свой шар по привычным дорогам?