Час воздаяния или разумная фортуна

де Кеведо-и-Вильегас Франсиско

В-четвертых: дабы сохранить здоровье или вернуть его, коли оно потеряно, надлежит распространить повсеместно и любыми средствами обычай пить вино, ибо оно при умеренном потреблении служит лучшим проводником пищи и самым целебным лекарством. От торговли вином немало возрастут доходы великого султана и его подданных и обогатится казна его, коль скоро из плодов виноградной лозы можно получить великое множество напитков, — товар же сей всему миру весьма любезен, к тому же он поднимает боевой дух и зажигает в крови огонь отваги, действуя быстрее и разумнее, нежели Амфион. По всем этим причинам следует снять запрет с потребления вина, тем более что многие уже начали с запретом сим не считаться. А дабы решение это стало всем понятным, надо найти ему надлежащее и толковое объяснение. Мы же, в свой черед, приложим все свое мастерство и сноровку, дабы осуществить сии намерения без лишних затрат и трудов и придать еще больше величия и блеска всем царствам могущественного владыки Константинополя.

Едва произнес он последнее слово, как поднялся Синанбей, отступник от христианской веры, и молвил, воспылав яростью:

— Если б все силы адские вступили в сговор против турецкой монархии, они бы не придумали для нее худших бедствий, нежели четыре предложения этого мавританского пса, который среди христиан был негодным мавром, а среди мавров хочет быть негодным христианином. Мавры помышляли вознестись в Испании; здесь же они помышляют унизить нас. Первому замыслу наградой было изгнание, второй заслужил того же; мы по справедливости сквитаемся с теми, кто вышвырнул их сюда, ежели вернем их изгнавшим. Ибо более хитроумного

расчета, дабы истребить наши силы, не знал сам Хуан Австрийский, когда он в битве при Лепанто перерезал несметное число янычар и пустил рыб плавать в их крови, подарив за наш счет соперника Красному морю; не был нам столь лютым недругом и перс в зеленом тюрбане, искавший гибели нашей империи; и даже дон Педро Хирон, герцог Осуна, вице-король Сицилии и Неаполя, чье громкое имя повергает в трепет весь мир, устрашенный могуществом его галер, парусников и сухопутных войск, и который не раз силой своего огня обращал в бегство корабли наши от Стамбула до Перы, — даже он не погружал наш полумесяц в столь непроглядный мрак, как это вознамерился сделать ты, свиное отродье, пролаяв здесь твои четыре предложения. Знай же, собака, что монархии зиждутся на заведенных ими обычаях. Полководцы от века прославляли монархии, а ученые краснобаи развращали. Меч, а не книга доставил королям их владения; армии, а не университеты завоевывают земли и защищают их; победы, а не ученые споры делают их великими и грозными. Битвы приносят царства и короны, науки же — ученые степени и кисточки на докторских колпаках. Стоит государству начать раздавать награды за науки — и тотчас же бездельникам достанутся громкие звания, хитрецам — почет, пронырам — помощь, ловкачам поощрение, и неизбежно храбрец окажется в зависимости от грамотея, отважный — от ученого, меч — от пера. Невежество народное — твердыня княжеской власти; наука, просвещая народ, пробуждает в нем мятежный дух. Ученость толкает подданного на заговоры заместо слепого послушания, вселяет в него недоверие к повелителю заместо поклонения, ибо, уразумев сущность своего властителя, он дерзает уже презирать его; познав свободу, он алчет ее; он начинает сомневаться, достоин ли власти тот, кто властвует, и тем самым он уже властвует над властелином своим. Наука жаждет мира, ибо он ей необходим, а обретенный мир приводит к самой опасной войне, ибо нет хуже войны, как та, которую ведут поневоле, желая мира; словами и посланиями ты взывал к миру, на деле же получил войну. В стране, что отдана на откуп ученым и сочинителям, паршивый гусь ценится дороже, чем мушкет и копье, а пролитые чернила-чем пролитая кровь; от листа бумаги, снабженного подписью могущественного лица, не спасет самый прочный панцирь, коему не страшен огонь; и трусливая рука, что с дрожью берется за оружие, сумеет выудить из чернильницы почести, доходы, титулы и власть. Много низких людей добывало со дна чернильниц свои черные мантии; многие вознеслись на хлопчатом фундаменте; немало звучных имен и крупных состояний обязаны своим происхождением измаранной бумаге. Из борозды, куда не уместилось бы и двух селеминов зерна, Рим вырос в исполинское государство, опираясь не на ученых да на книги, а на воинов да на копья. Все брал он натиском, ничего прилежанием. Он похищал женщин, когда в них нуждался, подчинял себе близких соседей, добирался и до дальних. Но стоило Цицерону, Бруту, Гортензию и Цезарю ввести в обиход слово и красноречие, как они тем самым породили мятеж и заговоры и принесли смерть друг другу и самим себе; а республики, империи и императоры погибли и подпали под власть неприятеля по вине утонченных щеголей. Ведь не всех птиц ловят и сажают в клетку, а только тех, что ловко болтают да пускают трели; а чем краше и ясней они болтают, тем крепче запоры, тем надежнее охрана клетки! Итак, ученые труды обернулись оружейной палатой, грозившей самому оружию, а в громогласных речах превозносилось преступление и осуждалась добродетель; а поелику на царство возведен был язык, былые победы рухнули под тяжестью слов. Наука сгубила греков, как червоточина. Честолюбивые академии вели их на поводу, войска завидовали академиям, философы же травили военачальников. Хитрость взялась судить доблесть, — вот почему греки были богаты книгами и бедны победами. Ты сказал, что великие мужи древности живы и поныне благодаря великим сочинителям, что язык жив, хоть мертвы те государства. Точно так же кинжал, поразивший жертву, сам остается цел и невредим, когда человеку приходит конец; однако мертвецу от этого не легче. Пусть лучше жила бы монархия без языка, нежели язык без монархии. От Греции и Рима сохранилось только эхо, родившееся из пустоты и небытия, — это даже не голос, а едва лишь хвост отзвучавшего слова. А творения сочинителей, прикончивших монархию и оставшихся в живых после сего злодеяния, читатель ценит недолго и лишь постольку, поскольку они способны его развлечь или удовлетворить его любопытство. Испания, страна, чей дух исстари бесстрашно взмывал навстречу опасности, чьи сыны нетерпеливо устремлялись на поединок со смертью, не дожидаясь долголетия и презирая старость, восстала из праха и разорения, сверкнула молнией над собственным пеплом, и мертвое тело ее воссияло чудодейственной жизнью. Книг она в ту пору не писала, зато о деяниях ее можно было написать немало; не слагала она хвалебных песнопений, а добывала славу на поле брани; о доблести ее вели рассказ барабаны и трубы, а речь ее была краткой — клич «Сант-Яго!», многократно повторенный. Она изумила весь мир свершениями Вириата и Сертория, блистательно восторжествовала над Ганнибалом, а Цезаря, который дотоле бился со всеми народами ради славы, принудила биться ради спасения жизни. Отвага и мужество Нумансии превзошли все пределы возможного. Об этих и других бесчисленных ратных подвигах Испания ничего не писала, о них написали римляне. Славе Испании послужили чужие перья; ей в удел достался бранный труд, римлянам же — повествование о нем. Летописей она не вела, зато заняла в них почетное место. Но вот изобретена была артиллерия, и она взяла верх над храбрецами-одиночками, разнося в прах известь и камень укреплений и награждая победой меткость, а не отвагу. Однако вскорости изобретен был и печатный стан, и он взял верх над артиллерией, свинец — над свинцом, чернила — над порохом, стволы перьев — над стволами орудий. Порох не вспыхивает, коли его подмочить. Но кто усомнится в том, что подмочили его в чернилах, коими пишут приказы, согласно которым сей порох изготовляют? Кто усомнится в том, что на пули недостает металла с той поры, как начали попусту тратить свинец на отливку литер, а медь — на гравюры? Знай, собака, битвам обязаны мы властью, воинам нашим победами, воинам же и наградами. Посему и раздавать награды следует тем, кому мы обязаны своим торжеством. Тот, кто назвал сестрами науку и воинскую доблесть, плохо знал им цену, ибо ничто так не чуждо друг другу, как слово и дело. Нож сочетается с пером, лишь затем, чтобы резать его; однако перо мстит ножу самими ранами, что нанесла ему сталь. Подлейший из мавров! Пусть недруг превзойдет нас числом людей знающих, а мы его — числом людей победоносных, ибо нам дороже победа над врагом, чем похвала его.

Второе твое предложение — ввести у нас законы римлян. Ежели это тебе удастся, ты разом с нами покончишь! Ты опутаешь всю империю кознями сутяг и злодеев, судей, сверхсудей и противосудей; и жители ее изнемогут, обернувшись адвокатами, их помощниками, писцами, докладчиками в суде, прокурорами, секретарями, челобитчиками, приказными, чиновниками и альгуасилами. Что же касается военного дела, коим сейчас заняты достойнейшие из людей, оно попадет в руки людей никудышных, отбросов, порожденных бездельем. Тяжб возникнет великое множество не потому, что прибавится разума, а потому, что прибавится законов. Наши установления несут нам по нашему желанию мир, а прочим народам — войну, также по желанию нашему. Законы сами по себе хороши и разумны; с появлением же законников они тотчас станут глупыми и бессмысленными. Такова истина, и сами законники признают это всякий раз, когда толкуют закон вкривь и вкось, подтверждая тем самым, что закон как таковой вовсе не имеет смысла. Нет такого судьи, который бы не хвалился, что единственно правильно понял смысл закона; а поелику

закон приобрел смысл благодаря судье, ясно, что дотоле смысла в нем не было. Я вероотступник, а был христианином, и утверждаю по собственному опыту, что нет такого законоуложения, гражданского или уголовного, которое бы не знало ровно столько толкований, сколько есть ученых и судей, знатоков и толкователей; и по мере того, как ему приписывают различные смыслы, оно теряет ничтожный смысл, который был ему присущ, и обращается в пустое собрание слов. Посему тот, кто тяжбу проиграл, потерял и то, что требовал с него истец, и то, чего тот и не требовал, а требовал для себя защитник; тот же, кто ее выиграл, потерял все, что потратил, дабы выиграть. Стало быть, все остаются в проигрыше, куда ни кинь. Коли человеку недостает ума, чтобы отнять у другого имущество, у него с лихвой достанет законов, кои, будучи надлежащим образом истолкованы, положат основу тяжбе, а уж тут пострадает в равной мере и тот, кто ищет правосудия, и тот, кто его бежит. Все вы теперь видите, на какой путь вступили бы мы, согласившись с этим мавром.

В третьих же, вздумалось ему, чтобы мы сменили ятаганы на шпаги. Но поскольку первые не представляют особых неудобств, я не вижу особой пользы в такой замене.

Полумесяц — священный знак народа нашего, он же в виде ятагана служит нам оружием. Перенимать платье и обычаи врага — это повадка рабов и побежденных или по меньшей мере путь к тому и другому. Ежели мы хотим остаться тем, что мы есть, нам следует держаться изречения, гласящего: то, что делалось всегда, надлежит делать и впредь; того, что никогда не делалось, и впредь делать не должно. Памятуя о словах сих, мы остережемся новшеств. Христианин колет, а турок режет; христианин мавра прогнал, турок же посадит его на кол.

О последнем его предложении — ознакомить нас с виноградной лозой и вином — скажу, что советую ему жаждать Корана так же страстно, как он жаждет вина. Кое-что уже исстари дозволено нам Кораном. Однако надобно знать меру, ибо стоит нам разрешить повсеместно торговать вином и распивать его в харчевнях, мы вскорости начнем пить колодезную воду асумбрами и платить за нее втридорога, как за вино. Судя по предложениям сего мавра, думается мне, что проклятый пес желает более зла тем, кто дал ему приют, нежели тем, кто его изгнал.

Все выслушали его в глубоком молчании. Видно было, что мавра обуял страх, ибо по лбу его градом катился пот. Наконец Али, первый визирь, стоявший ближе всех к занавешенному трону султана, кинул вопрошающий взгляд в сторону своего повелителя и молвил:

— Что скажете вы, рабы христиане, о том, что слышали?

Они же, видя, сколь слеп народ сей, приверженней к дикости, погрязший в невежестве под игом тиранства, почитающий за зло просвещение и закон, решили промеж себя, что ответ следует держать испанскому кабальеро, вот уже тридцать лет томившемуся в плену, и он повел такую речь:

— Мы, испанцы, не станем давать вам советов, кои пойдут вам впрок, ибо мы тем самым станем изменниками нашему монарху и вере нашей. Не станем и обманывать вас, ибо нам, христианам, не нужен обман для того чтобы защитить себя. Посему мы готовы безвинно принять смерть, но сохраним молчание.

Великий султан, коего настиг Час, откинул завесы своего трона (чего дотоле никогда не делал) и сказал гневно:

— Христиане сии свободны; выкупом им послужила великодушная доброта их; оденьте их и хорошо снарядите в дальний морской путь, а для этого отдайте им все достояние мавров. А этого пса я повелеваю сжечь живьем за то, что он осмелился предлагать нам новшества; и еще повелеваю огласить, что подобная кара неминуемо постигнет всякого, кто пойдет по его пути. Предпочтительно мне быть варваром-победителем, нежели мудрецом-побежденным. Искусство побеждать — вот наша наука, ибо на глупости народа покоится спокойствие владыки. Повелеваю всем, собравшимся здесь, позабыть о том, что вы слышали от этого мавра. Да повинуются мне впредь прочие державы, подобно тому, как ныне повинуются ваши чувства, и да пребудет в памяти вашей страх перед моим гневом.

Так воздал Час каждому, что ему положено: нечестивым варварам — вечное прозябание в дикости, христианам — свободу и почести, а мавру — заслуженную кару.

XXXVI

ЧИЛИЙЦЫ И ГОЛЛАНДЦЫ

Буря загнала в чилийскую гавань судно голландцев ибо ярость штормов и неистовство ветров часто приносят в дар чужим берегам сих пришельцев, весьма склонны к бунту и грабежам. Чилийские индейцы, охранявшие сию гавань, подобно тому как вообще всякий народ этого побежденного нами Нового Света на погибель свою с оружием в руках охраняет свою свободу и свое идолопоклонство, напали на мореплавателей, потрясая оружием, ибо приняли их за испанцев, чьей власти они не желают подчиняться и чье господство упрямо тщатся сбросить.

Капитан успокоил их, заверив, что судно принадлежит Голландии и прибыло из сей республики с важным посольством к индейским касикам и вождям; а поелику он подкрепил сии доводы славным вином, обретшим особую крепость после многолетнего пребывания в северных краях, и смягчил гнев чилийцев коровьим маслом и прочими дарами, голландцы были допущены на берег и приняты с радушием.

Индеец, стоявший во главе остальных, пошел сообщить властям о новоприбывших и их намерениях. На встречу с ними собрались все должностные лица и множество жителей, соблюдая чинный порядок, но не выпуская оружия из рук. Народ сей постоянно пребывает начеку и не доверяет обманчивой видимости, а потому оказывает иноземным послам столь же торжественный прием, как иноземному войску.

Капитан судна явился в сопровождении четырех своих воинов и раба-толмача; его спросили, кто он таков, откуда держит путь, куда следует и кем послан. Капитан ответствовал, не без страха перед воинственными своими слушателями:

— Я голландский капитан; держу путь из Голландии, республики, что расположена на крайней западной оконечности нашей земли, и предлагаю вам дружить и торговать с нами. На нашу землю, отторгнутую от волн и осушенную нами, с негодованием взирают окрестные морские заливы. До недавнего времени были мы вассалами и подданными великого монарха Испании и Нового Света, и нам известно, что единственно доблесть ваша не позволяет дотянуться сюда лучам его сияющей короны, которая повсеместно соперничает с солнцем, охватившим всю землю кольцом лучей своих. В жестокой борьбе обрели мы свободу, ибо Филипп Второй по суровости нрава своего предпочел совершить кровавую расправу над двумя вельможами ценой потери множества провинций и владений; жажда мести за эту месть вселила в нас отвагу, и мы воевали, не покладая оружия, более шестидесяти лет, пожертвовав двумя миллионами жизней за те две жизни и превратив деревни и города Фландрии в братское кладбище Европы. Победы принесли нам полное господство над половиной испанских владений, но, не довольствуясь этим, мы захватили в Испании немало крепостей и земель, обрели власть на Востоке, заняли в Бразилии Пернамбуко и Параибу, где нам досталась ценная древесина, а также табак и сахар; таким путем мы из былых вассалов короля Испании превратились в великую заботу его и его соперников. Нам известно, что испанцы не только завоевали здешние бескрайние земли, но еще истребили за недолгие годы жившее здесь многочисленное население и заселили их земли выходцами из чужих краев, так что память о прежних жителях не сохраняют даже их надгробия, а воспоминание о великих императорах, царях и князьях и имена их канули в вечное забвение, будто и не жили они на свете. Видим мы, что только наш народ, то ли более сведущий, то ли наученный более горьким опытом, нежели другие, сохранил свободу, доставшуюся в наследие от предков, и упорством своим оберегает весь род американский от полного порабощения. Коль скоро человеку свойственно возлюбить себе подобных, а вы и наша республика уподобились друг другу благодаря сходственности нашего опыта, решено было послать меня по опасным и грозным морским тропам, дабы передать вам любовь, дружбу и преданность моей страны и предложить вам для защиты или нападения, как то вам заблагорассудится, корабли и пушки, капитанов и воинов, коими восхищается та часть мира, которая их не страшится; а также свободную торговлю в наших землях и владениях в постоянном братском согласии с нами. Она же просит вас открыть ей ваши порты на основании взаимных договоров, при условии дружбы с нашими друзьями и вражды с нашим врагом. А для вящего убеждения заверяют вас в нашем могуществе купно многие республики, короли и князья, находящиеся с нами в союзе.