Чаша гладиатора
Шрифт:
– Ой, уже!
– воскликнула Мила, поглядела на папин будильник, сверилась по ходикам на кухне и поспешила перевести стрелки у себя на час вперед.
Стали собираться гости.
Мать поставила на стол праздничный именинный пирог с апельсиновыми корочками. На пятнадцать частей был он разрезан - вот сколько народу было приглашено, чтобы отметить день рождения Милы Колоброда. Пришли сюда, конечно, и Сеня Грачик с Суреном Арзумяном. И здесь-то, на вечеринке у Милы, и ждала Сеню третья неприятность этого бесконечного и незадачливого дня.
На пятнадцать частей разрезали пирог. Но одна
Вообще Пьер был в центре общего внимания. Он подарил Милке маленький парижский сувенир: крохотный флакончик в виде Эйфелевой башни с цепочкой. "Портбо-не" - так называл Пьер эту штучку. За ней пришлось зайти в общежитие, где остановились. И, чтобы Ксана не завидовала, он пообещал ей, как только доставят багаж, идущий малой скоростью из Москвы, подарить тоже какой-нибудь маленький "обже д'ар", то есть предмет искусства.
– А который теперь час в Париже?
– допытывалась с подчеркнутым и кокетливым интересом Мила. Пьер не очень был сведущ в поясном времени и замялся. Но его выручил Сурик:
– Там время на три часа сзади нашего.
– Тебя не спросили,- прошипел Ремка и больно ткнул кулаком Сурена под ребро.
Тот оттолкнул его плечом.
Ремка не уступал и тоже хотел пихнуть как следует Сурена.
Так они и стояли, оба красные, незаметно для всех пиxая друг друга, тихонько сопя, упираясь, но стараясь не нарушать светских приличий.
– А вы уже перевели часы?
– спросила у Пьера Мила.
– Нет,- сказал Пьер.- У меня нет часов. Все были несколько удивлены и разочарованы. Приехал из Парижа, и нет часов. Чудно!
А Ремка Штыб, из кармана которого уже торчал хорошенький заграничный карандаш, выпрошенный им у Пьера, как видно, совсем завладел парижским гостем. Они вдвоем все время перемигивались, говорили какими-то странными намеками. Пьер сперва несколько смущался, но потом стал подлаживаться под тон и манеры своего рослого покровителя, успевшего еще утром сообщить ему, что является первым силачом в классе и если с ним дружить по чести, то никто Пьера и пальцем не тронет.
Скоро Мила посмотрела на свои новенькие часы и сказала:
– Ой, уже тридцать девять минут седьмого. Давайте садиться за стол.
Все расселись. И Пьеру первому был положен на тарелку самый большой кусок праздничного кухена.
– Конечно, вам в Париже не такое есть приходилось,- сказала дородная и конфузливая мама Милы,- но уж не обессудьте, чем богаты...
Пьеру, и правда, в приютах для "перемещенных" и потом на мансарде у Артема есть приходилось не такое... Он в последние годы лишь мог мечтать о таких лакомствах. Но он промолчал, стараясь уж не очень смотреть на яства, манившие его с тарелки.
Из настоящих винных бутылок разлили сладкий, смешанный с кагором сироп по рюмкам. Причем Ремка Штыб, взяв свой бокал, подтолкнул локтем Пьера и всем своим видом стал показывать, что он-то привык не к такого рода напиткам, но уж поскольку собралось такое цыплячье общество, то и он выпьет эту водичку...
Потом зашел разговор о школе, о занятиях. Все старались рассказать Пьеру какую-нибудь
– Стойте, погодите, я сейчас расскажу! Помните, это в тот день вышло, когда я Коське Халилееву влепил. Он полез на меня, а я как ему...
Потом он излагал свои взгляды на науку.
– Отличничать!
– разглагольствовал Ремка, вызывая негодование и священный ужас у девочек.- А на кой мне ляд через край потеть-то? Я в академики подаваться не собираюсь. Вон Славка Махан, он уже мотоциклетку заимел, аккордеон схватил. Только играть никак не научится. Слуху нет. Его из горного училища выгнали, а он работает на станции. Когда погрузка, когда выгрузка, когда что. Выгоняет в месяц семьсот с гаком. Сейчас особенно учиться - это абсурд, расчету нет. Нет, с этим я кончал.
– Ну и дурной,- сказал Сеня.- Если все так будут рассуждать, так кто же тогда, интересно, будет добиваться, чтобы все развитие дальше шло?
– Да, это тебя не очень хорошо рекомендует,- заметил Сурен, любивший выражаться совсем как в книгах.
– Ой, держите меня!
– закричал Ремка.- Патрио-тизьм...- Он так и сказал "патриотизьм".- Бурные овации, все встают.
– Ты испытываешь предел моего терпения,- невозмутимо ответил Сурик и как можно презрительнее пожал плечами. Но Ремка продолжал ломаться, стараясь блеснуть перед Пьером своим остроумием и полнейшей независимостью.
Танцевали под патефон. К сожалению, пластинки, которыми еще в школе похвастался Пьер, были в багаже, следовавшем через Москву малой скоростью. Танцевали под старые, которые имелись у Милы. Сеня, Сурен и другие мальчики стояли у стены и смотрели с тем насмешливый, снисходительным видом, с каким считают себя обязанными поглядеть на вечеринках вдогонку танцующим все уважающие себя мальчишки.
Зато Пьер танцевал со всеми по очереди, вызывая всеобщее восхищение.
Иногда во время танца Мила вдруг громко спрашивала:
– Угадайте, сколько сейчас?
– Чего - сколько?
– Сколько времени. Еще только без пяти восемь Г
– Девятнадцать часов пятьдесят пять минут,- уточнял Сурик. А в перерыве между танцами Сурик Арзумян успевал внезапно спросить: - Раймонду Дьен ты встречал?.. А Анри Мартена не видал?
Пьер, оказывается, не видел этих героев французского народа. И таким образом, к удовольствию Сени, верный Сурен своими познаниями несколько утишал всеобщий восторг, которым, как показалось приятелям, окружили парижанина. И Сеня сам великодушно предложил сыграть в шарады. У него уже были припасены для этого вечера очень подходящие к случаю, например: "Пари-ж". Сначала поспорить - это будет первый слог. А второй, чтобы все изображали жуков: "Ж-ж-ж!" И общее: "Бон-жур! Откуда вы приехали?" Все это прошло превосходно. Когда шарады наскучили, стали смотреть альбом "Третьяковская галерея", который недавно привез из Москвы отец Милы, Никифор Колоброда, ездивший на конференцию горняков. Снова позвали к столу закусить. За столом опять все по очереди рассказывали смешные истории, анекдоты, рассказывали наперебой, и каждый начинал: "А вот еще так было... Приходит один человек домой и видит у собаки на хвосте..."