Чаша и Крест
Шрифт:
— Хорошо, мессиры, — сказал он, поднимаясь. — Объявляю Большой совет законченным. Наше решение — лаборатория в Альбе переходит в распоряжение командора Лоциуса для любых опытов, которые он считает нужными. Командор Альбы Гвендор должен оказывать ему всемерное содействие. Достаточно ли ясно я выразился?
Лоциус собрался скромно улыбнуться, но вместо этого ему пришлось бороться с судорогой, так что впечатление торжества было несколько смазано — все отвели глаза в сторону.
Я с тревогой посмотрел на Гвендора. Тот вскинул опущенную голову, и на его лице опять ничего нельзя было прочесть —
— Да исполнится ваша воля, мессир, — сказал он на орденском языке с настолько безупречным произношением, что мы невольно вздрогнули.
В день, который Лоциус избрал для демонстрации своего эксперимента, я проснулся рано и некоторое время бесцельно слонялся по орденскому дому. Потом наконец надел парадный плащ младшего магистра и по узким улочкам крепости дошел до библиотеки, которую в последнее время Гвендор превратил в свой личный кабинет и спальню. Я нашел его там, где и собирался — уже готовый к выходу, он стоял у окна и слегка рассеянно смотрел вдаль, за крепостные стены, и заметив меня, махнул рукой, что спускается.
В отличие от большинства обитателей крепости, которые собрались вокруг лаборатории поглазеть на действия приезжего командора, Гвендор был одет подчеркнуто просто, без командорских знаков — на нем был его обычный старый камзол, который он надевал, предаваясь своим алхимическим занятиям, прожженный до дыр и поменявший свой цвет в нескольких местах. Последнее время он стал жаловаться на раны, полученные в Рудрайге, и ходил, опираясь на черный прямой посох. И сейчас этот посох мерно постукивал по камням рядом со мной.
Мы шли молча — о чем тут можно было говорить? К тому же мы оба хорошо чувствовали странное напряжение, какую-то мрачную тревогу, которая собралась над стенами, словно туча. Альба была пограничной крепостью, последним форпостом на дороге, ведущей к рудникам — дальше начинались негостеприимные горы, но никогда раньше я не ощущал такой темной угрозы, даже во время трехмесячной осады. У попадавшихся нам навстречу людей были какие-то испуганные лица, и они поспешно отводили глаза, хотя никакой опасности рядом не было — перемирие держалось довольно крепко, а теперь отряд крепости был многократно усилен по случаю пребывания в ней самого Великого Магистра и нескольких командоров.
— Если вы что-то задумали, Гвендор, — сказал я наконец, искоса поглядев на его профиль, — то будьте осторожны.
— Хм, — отозвался тот, — хотел бы я, чтобы у меня хватило ума до чего-либо додуматься. Лучше бы я действительно был воином из Валора — по крайней мере, меня бы тогда не мучило это ощущение, что готовится что-то нехорошее. Я точил бы свою шпагу и не отвлекался на пустяки.
— Но ведь даже Ньялль с Фарейрой не могли найти ничего предосудительного в этих формулах, а они лучшие маги в Ордене, — сказал я в который раз, продолжая наш бесконечный разговор на тему "я знаю, что здесь что-то не так, но не знаю, что именно".
— В конце концов, — невпопад ответил Гвендор, — когда-то в жизни я был очень счастлив. Правда, и несчастлив тоже, — прибавил он после некоторой паузы. — В общем, испытал
Я невольно замер.
— Когда что? — спросил я без особой надежды на успех. Я уже давно расстался с мыслью вытянуть из своего друга и командора хотя бы что-нибудь относительно его прошлого и нынешнего душевного состояния. Тем более что у меня теперь тоже была от него тайна — я так и не стал говорить ему о вытащенной из воды Рандалин. Мне почему-то было приятно носить внутри себя воспоминание о блестящих медных кудрях и широко расставленных печальных глазах, никому не рассказывая о них.
Не знаю, удалось ли мне что-либо выведать на этот раз или нет, потому что нас нагнал Жерар. Как всегда по утрам, он с трудом просыпался и поэтому был полон яда, который спешил вылить на окружающий мир.
— Напрасно вы не торопитесь насладиться триумфом его судорожной светлости, — сказал он, наступая нам на пятки. — По крайней мере, одно занимательное зрелище вы точно пропустили — когда он требовал погладить ему воротник и как он был разочарован, когда узнал, что единственные духи в крепости принадлежат пятнадцатой жене Мерриди, и она пользуется ими раз в году по большим праздникам. Наверно, надушенный воротник — это главный катализатор его формулы получения чистого золота. Рекомендую, мой командор, оборвите с него все кружева, и у него точно ничего не получится, можете не опасаться.
— Ты слишком хорошо о нем думаешь, — пробормотал Гвендор сквозь зубы.
— Я перед ним благоговею, — ответил Жерар, забегая вперед и размахивая руками, — причем настолько, что даже не уверен, посмею ли приблизиться, дабы не нарушить его великие опыты своим ничтожным присутствием. А вы все-таки идете туда, мой командор? Неужели он почтил вас высокой честью подносить ему реторты?
— Боюсь, что могу не выдержать бремени такой чести, — спокойно сказал Гвендор, усмехаясь углом рта. — И потом, там и без меня найдется достаточно желающих.
— В самом деле, — подхватил Жерар, — учитывая ваше непростительное опоздание, вам придется стоять в очереди жаждущих выразить командору Круахана свое безмерное восхищение.
— Много народу пришло? — спросил я.
— Почему-то не явились только те, что были с нами на Рудниковом перевале, — сказал Жерар, морщась. — Видно, они, так же как и я, не могут преодолеть смущения перед собственной ничтожностью. А остальные аж подпрыгивают, пытаясь заглянуть в окна — вдруг мессир Лоциус заметит их преданное лицо.
— Я тебя не узнаю, Жерар, — отозвался Гвендор, по-прежнему ровно постукивая своей тростью. — Ты всегда гордился своим прекрасным знанием человеческой природы, почему же тебя это удивляет?
Жерар слегка замедлил шаг и потянул меня за рукав камзола.
— Плохо дело, — сказа он трагическим шепотом, — если Гвендор начинает превосходить меня в цинизме. Приглядывай за ним, Торстейн.
Вместе с тем мы уже дошли до здания лаборатории, стоящего в самом дальнем конце Альбы. У дверей действительно толпилось довольно много народу, вытягивая шеи, и некоторые еще прогуливались неподалеку, делая вид, что заняты беседой. В тени сидел мрачный Бэрд, повернувшись к дверям спиной, и чинил седло.