Чаша. (Эссе)
Шрифт:
Вспоминаю, как отмечался юбилей Ивана Андреевича Крылова. Это было национальное, всенародное торжество и празднование с гуляниями по всей Москве, на Манежной площади. Это Сталин напоминал народу, что он великий народ. Я уж не говорю о торжествах по случаю 800-летия Москвы.
Доказать не могу, но убежден, что, проживи Сталин еще несколько лет, он провозгласил бы себя императором.
Между прочим, никто не заметил, когда и как он снял с себя звание генсека. Да, последние лет пять своей жизни он генсеком уже не был. Кем же он был? Просто Сталиным. Да и без провозглашения был фактическим самодержцем, если забыть, что монархия должна быть народной. Впрочем, разве народ, несмотря на зверства, творимые Сталиным на протяжении своего властвования, не любил его самозабвенно? Разве не рыдали в дни его похорон миллионы россиян, начиная с домохозяек,
Итак, не отвлечься бы. Мы начали говорить о том, что последние годы жизни Сталина можно назвать реставрацией. И это сразу почувствовали все те тысячи русских людей за границей, которые пили там свою горькую чашу.
Замечательный русский поэт Игорь Северянин (он пил свою горчайшую чашу не в Париже, а в Эстонии) так отобразил это веяние в своем блестящем стихотворении в двенадцать строк, которое пришло к нам, правда, не в виде стихотворения (Северянин тогда не переиздавался), а в виде романса, исполняемого Вертинским:
В те времена, когда роились грезыВ сердцах людей, прозрачны и ясны,Как хороши, как свежи были розыМоей любви, и славы, и весны!Прошли лета, и всюду льются слезы…Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…Как хороши, как свежи ныне розыВоспоминаний о минувшем дне.Но дни идут – уже стихают грозы.ВЕРНУТЬСЯ В ДОМ РОССИЯ ИЩЕТ ТРОП…Как хороши, как свежи будут розы,Моей страной мне брошенные в гроб!Я выделил строку, в которой поэтически преломилась “реставрационная” деятельность Сталина, а именно то, что от Коминтерна, от мирового интернационала он повернулся лицом к России. ВЕРНУТЬСЯ В ДОМ Россия ищет троп… В то время искала. И это почувствовали многие русские люди, влачившие свое существование в эмиграции.
Там у них, в эмиграции, началось движение за возвращение в Россию, даже появилось словечко, звучавшее, правда, больше по большевистским моделям: “лишенец”, “снабженец”, “отщепенец”, – появилось словечко “возвращенец”. Сотни эмигрантов (особенно много во Франции) получили советские (серпастые и молоткастые) паспорта и советское гражданство. Теперь они могли, если бы захотели, возвращаться в СССР. Не домой, не в Россию, но все-таки ведь в Москву. Образовался в эмиграции Союз советских патриотов, и членами этого Союза были не единицы, а сотни и тысячи русских людей.
Самым первым “возвращенцем” оказался Вертинский. Впрочем, его нельзя причислять к тем патриотам, которые стали получать советские паспорта после окончания войны, после Победы. Вертинский вернулся в 1943 году, когда перелом в войне, может быть, и наметился, но полной ясности еще не было. А если учесть, что проситься домой он начал, вероятно, раньше, то приходится признать, что он возвратился в страну воюющую, но еще отнюдь не победившую.
Ходит легенда, что, когда до Сталина дошла просьба Вертинского, он с присущим ему лаконизмом сказал: “Пусть допоет”. Не знаю, как это осуществилось технически, но легенда в том и состоит, что Вертинский спел Сталину свою песню “В степи молдаванской”. Песня полна ностальгии. Молдавия тогда входила в состав Румынии. Но граничила-то она с Россией. И вот Вертинский гастролировал, очевидно, в Румынии и оказался в Молдавии вблизи границы.
Тихо тянутся сонные дрогиИ лениво ползут под откос.И печально глядит на дорогиУ колодцев распятый Христос.Что за ветер в степи молдаванской!Как поет под ногами земля!И легко мне с душою цыганскойКочевать, никого не любя!КакВыслушав эту песню, Сталин сказал: “Пусть приезжает”.
Конечно, было перед этим письмо Молотову из Китая:
“Двадцать лет я живу без Родины. Эмиграция – большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние… Разрешите мне вернуться домой… У меня жена и мать жены. Я не могу их бросать здесь и поэтому прошу за всех троих… Пустите нас домой”.
Мне кажется, что письмо не исключает легенды. Ведь именно когда Молотов докладывал Иосифу Виссарионовичу о письме Вертинского, Сталин и мог буркнуть: “Пусть допоет”. Далее все по тексту.
Александр Николаевич Вертинский есть уникальнейшее явление в русской культуре. Почти любому явлению в области искусства можно найти аналог. Да, Шаляпин пел лучше многих, а если говорить точнее – лучше всех. Но лучше всех он пел в рамках вокального, привычного нам оперного либо народно-песенного искусства и репертуара. Да, Бунин был первоклассным писателем, но он работал в традициях великой русской литературы. Его можно сравнивать при желании или необходимости с Чеховым, с Леонидом Андреевым, с Короленко… Анна Павлова была великая балерина, но она танцевала в пределах привычного всем классического балета, пусть и лучше других.
Вертинский пришел в искусство не похожим ни на кого. Во всей позднейшей эстраде, которая теперь захлестнула весь мир, со всеми ее бардами, менестрелями, со всеми ее Высоцкими, Розенбаумами, не говоря уже о “роке”, мы не найдем похожего на Александра Вертинского. И заметьте: он ни разу не пел с микрофоном, а тем более не пользовался жульнически фонограммами, когда певец или певица мечется по сцене с микрофоном около рта и открывает рот, делая вид, что поет, а на самом деле поет за него или нее фонограмма. Без преувеличения можно сказать, что Вертинский к этому времени стал уже легендой, дошедшей из давнего-давнего времени. Грампластинок с его песнями и никаких записей не было. Его песни кустарно переписывали на рентгеновские пленки, которые сворачивались в трубку и так продавались из-под полы. Я сам купил одну такую “пластинку” изображением затененного легкого. А песенка была “Чужие города”. Вертинскому разрешили давать концерты, и залы были набиты битком. Один концерт состоялся в театре имени Пушкина (в бывшем Камерном), а это бок о бок с нашим Литературным институтом. Мы ходили на этот концерт. Так я в первый и последний раз видел и слушал живого Вертинского.
Но климат есть климат. Тем более что Сталин умер, а он был, судя по всему, хоть и не очень рьяным, но все-таки покровителем Александра Николаевича. По крайней мере, Вертинскому дали сыграть в нескольких фильмах: “Анна на шее” по Чехову, где он играл старого князя, и не то “Секретная миссия”, не то “Заговор обреченных”. За участие в этом фильме Вертинский (вместе с коллективом, разумеется) получил Сталинскую премию. Ведь подумать только: Вертинский – лауреат Сталинской премии!
Тем не менее уже в 1956 году певец вынужден обратиться с письмом к зам. министра культуры С.В. Кафтанову. Вот отдельные строки из этого письма: “…Я уже по 4-му и 5-му разу объехал нашу страну. Я пел везде – и на Сахалине, и в Средней Азии, и в Заполярье, и в Сибири, и на Урале, и в Донбассе, не говоря уже о Петрах. Я заканчиваю уже третью тысячу концертов… все это мне дает право думать, что мое творчество, пусть даже и не очень “советское”, нужно кому-то и, может быть, необходимо. А мне уже 68-й год!.. Сколько мне осталось жить?.. Все это мучает меня. Я не тщеславен. У меня мировое имя, и мне к нему никто и ничего добавить не может. Но я русский человек! И советский человек. И я хочу одного – стать советским актером. Для этого я и вернулся на Родину… Вот я и хочу задать Вам ряд вопросов: