Часовой механизм любви

Полянская Алла

– Откуда ты можешь это знать? Слова Димы – это… ну, может, он ошибается. Может, показалось ему, Дима немного странный, как и все компьютерщики.

– Странный – не значит глупый. И он все правильно понял. Федор неделю опрашивал свидетелей, он же пришел, когда случившееся еще живо обсуждалось, по горячим следам расспросил людей и сделал те же выводы, что и Дима.

– То есть?

– То и есть. – Инна села на подоконник, поджав ноги. – Когда Дима излил ему душу, Федор девок из бухгалтерии стал расспрашивать – осторожно, вскользь, – как там было, кто что видел. Никто из них не видел Влада. Дима застал его, но тут же вошла Ираида и увела сынка, ругая его на все корки.

Уж она-то отлично поняла, что он сделал, она его знала как никто. А потом уже зашли девицы из бухгалтерии, принялись врачей вызывать – но дело-то уже сделано. И ничего нельзя было выяснить или доказать.

– Ты говоришь – она была уже изнасилована до Влада. Кто же изнасиловал ее первым?

– А ты как думаешь? Тот, кто сидел и ждал, что ее принесут к нему в состоянии, когда она не сможет сопротивляться. Он сидел, курил, пил сок и ждал.

– Попов?!

– Да. – Инна презрительно поджала губы. – Стареющий ловелас, который впервые в жизни получил от ворот поворот – и не смог с этим смириться. И кто-то воспользовался его похотью, чтобы уничтожить мою девочку.

– Что ты этим хочешь сказать? Что не изнасилование было целью случившегося с Верой?

– Нет, конечно. – Инна слезла с подоконника и прошлась по комнате. – Поповым воспользовались, чтобы держать его на коротком поводке, но подлили наркотик Вере не для этого. Ее опоили, потому что она, просматривая документацию, увидела то же, что и Витковская. Она не поняла даже, что это, – думала, просто несоответствия в документах, отослала эти документы Рубахиной и спросила, что это значит, возможно, ошибка? Этого было достаточно, чтобы Верочку приговорили. Наркотик должен был ее убить. Но у нее от природы ускоренный метаболизм – он ей от матери достался, сестра у меня была такая же тощая. И часть наркотика вывелась из ее организма естественным путем. Проделать это надо было на виду у всех, чтобы не могли выяснить, кто ей эту гадость налил, причем для полиции это выглядело бы неудачной шуткой на вечеринке, а для Попова – обставили как подарок ему: бери, пользуйся и успокойся, ничего в ней особенного нет. Шаповаловой подбросили эту идею, выдали наркотик, и она тут же привела ее в исполнение, в надежде вернуть расположение Попова. А Рубахина знала настоящую причину, но молчала, тварь. И Попов сделал то, что сделал, а потом и сынок Ираиды пристроился. Ираида знала это и скрыла. Еще и поливала Верочку грязью, тварь, – зная, что произошло на самом деле, зная, что сделал ее сын. Вот за это они поплатились, все.

– Это Дэн подбросил наркоту Владу?

– Я понятия не имею, о чем ты говоришь. – Инна отвернулась к темному окну. – А ты думал, как должно было быть? Доказать я ничего не могла. Но он должен был заплатить за то, что сделал, так или иначе. Егор, это закон жизни, ничего не поделаешь. Я не могу полагаться на карму, карма – это долго, мне нужно сейчас, понимаешь?

– Да. Что случилось с Поповым?

– Думаю, его загнали в угол. – Инна лениво улыбнулась. – Конечно, мы постарались, чтобы он видел Верочку везде, где только можно.

– Это как?

– Соцсети, например – ему какой-то хулиган грузил ее фотографии постоянно. Потом бигборды по дороге домой – большая такая реклама мыла, и улыбающееся личико Верочки. Ну, и так, по мелочам. С другой стороны на него давил некто, требуя закрывать глаза на хищения – Попов был вынужден подписывать документы, которые подписывать никак нельзя. Но и ослушаться он не мог – человек этот знал, что сделал Попов. Ну, вот и сорвался наш директор. С крыши.

Инна рассмеялась зло и тихо, словно

от какой-то невероятно забавной шутки. Егор посмотрел на нее – бледная, измученная, она не простила своих врагов, даже после смерти не простила, радуясь боли и ужасу, которые принесла им. Но, вспомнив неподвижное тело Верочки в больничной палате и немые слезы Инны по дороге из больницы, пустой взгляд Федора и горькие складки у его губ, Егор забыл о всепрощении. Ну никак не смог вспомнить, из каких соображений можно простить того, кто сотворил такое.

– Мы с Федором сначала не поняли, что случилось… – Голос Инны был как шелест сухих листьев. – Мне позвонили из больницы, нашли у Верочки в телефоне мой номер, я там значилась как Мама Инна. Она меня так называла с того самого дня, когда… когда мы с ней осиротели. Ей нужна была мама, а мы с Линкой были похожи – лицом, голосом, может, и запахом. Верочка маленькая совсем была, вот и стала меня так называть – Мама Инна. Свою-то маму она не помнила почти. Когда ее привезли в больницу, врачи позвонили мне, а я уже – Федору, и мы примчались туда… они как раз осматривали ее…

Егор представил себе обнаженное, истерзанное тело Верочки – в крови, разрисованное похабными словами. Что могла чувствовать Инна, для которой эта девочка была центром жизни, всем, что осталось у нее от ее семьи? Что чувствовал Федор, видя, что сделали с его любимой какие-то злые люди, которым она не причинила никакого зла – просто отличалась от них, пряча за официальным костюмом свою чистоту и неискушенность? Этим людям хотелось измазать ее грязью, чтоб не была немым укором им самим. Потому они так охотно подхватили эту игру, потому фотографировали ее, уже отравленную и не осознающую себя, потому смеялись. И никто из них не вызвал врачей, а только разрисовали маркером ее оскверненное тело. Да, она была другой и не успела еще найти для себя достаточно безопасную маску, чтобы спрятаться от этих тварей.

Он подошел к Инне, обнял ее, она уткнулась ему в грудь и тихо заплакала. И Егор знал, что никогда не расскажет ни Маслову, ни кому бы то ни было – о том, что знает. И Лунатик не скажет, он не зря гений, все давно понял, и Егора подталкивал к пониманию осторожно, шаг за шагом.

– Ин… ну, все, не плачь. – Он поцеловал ее волосы, пахнущие какими-то невероятными духами. – Она вернется – ведь шевельнула сегодня пальцами? Завтра Патрика притащим к ней, она в пляс пустится, вот увидишь!

– Ты понимаешь, почему мы с ними это сделали? – Инна смотрела ему в глаза, тревожно и требовательно. – Ты понимаешь, что нельзя было по-другому?

– Да.

– Накормить этих тварей той же похлебкой, да так, чтобы она у них ушами потекла, кровавыми слезами вышла! – Инна снова сжалась, голос ее зазвенел яростью. – И мне плевать, что их нет, я их могилы оболью помоями, я их и там не оставлю в покое, пусть горят в аду, мрази! Ведь эта гадина Маша Данилова ни на минуту не усомнилась, ни на минуту не пожалела о содеянном – ходила тут, смеялась, перед Федором тощей задницей виляла, выставляя напоказ свои сомнительные прелести, она и думать забыла, что сотворила. Она даже не сочла это чем-то плохим. Ты понимаешь? Только Дима переживал и Наталья, вот эти двое – да, корили себя искренне, хотя их вины в случившемся не было… Вот почему так, скажи мне, Егор? Когда человек делает гадости взахлеб, сладострастно и даже не задумывается об этом, живет как жил, другой за чужие поступки корит себя до самой смерти? За то, что не предотвратил. Как это вообще возможно – сделать такое и даже не думать об этом? Не могла я им этого простить и оставить их жить, как жили, тоже не могла.