Часовой
Шрифт:
– Смирно!
И уже кажется, никто не шелохнется, а он в третий раз:
– Отставить! И потом:
– Смирно!.. Вольно!
И начал обходить строй. Пацуфарову выгнал из строя: заметил банку с кашей в противогазе. Ни одну не пропустил, чтобы не сделать замечания. И даже проговорил сквозь стиснутые зубы:
– Разболтались!
Приближается ко мне… таким я его еще не видела. Это все я виновата. Моя оплошность его из себя вывела. В сто раз лучше мне было бы поссориться с Кондратьичем и дядей Васей, чем теперь
И вот он стоит передо мной. Я вытянулась, но глаз не поднимаю… Сейчас он обо мне скажет, да еще ко всему заметит, что я в строю неумытая…
– Ольга, - ремешок… - вдруг говорит мне тихонько старший лейтенант Голубков и идет дальше.
Я схватилась руками за ремень. Пряжка не на середине, а немного сбоку. Я поправила… «Ремешок» - и больше ничего?.. Что это такое? И ко мне он был даже добрее, чем к другим, назвал по имени. Не понимаю…
Да вот он уже говорит, а я почти не слушаю.
– Вчера, - говорит старший лейтенант Голубков, - патрули задержали трех медицинских сестер нашего госпиталя. Они без увольнительной гуляли по городу. Начальнику госпиталя пришлось их выручать из комендатуры.
Почему медицинские сестры не имеют права свободного выхода? Вот они сменились с дежурства, почему бы им в город не пойти?.. Но всех отпустить нельзя. В госпитале от зажигательных снарядов или бомб может случиться такое, что дежурных не хватит, руки каждого будут нужны. А это может быть в любую минуту. Нельзя забывать, где мы находимся.
Когда бойцы стояли на постах, выход военнослужащих контролировался, а вы требуете увольнительные не у всех… У своих подруг не требуете - даете поблажку. Как вы думаете, мне было приятно это услышать от начальника госпиталя? Он предупреждает вас, что ему все известно, и теперь за нечестную работу он будет привлекать вас к ответственности по военным законам. Вот и все.
– Разойдись!
– уже командует старший лейтенант Голубков.
И я могу идти завтракать. Потом за водой - и мыть пол. Как хорошо!..
Горячую воду нам разрешают брать из душевой приемного покоя. После завтрака я иду за водой через двор. Смотрю, здесь Кондратьич. Он закрывает кладовую… Мигом я очутилась возле него, опустила ведро на асфальт и коснулась рукава его кожаной куртки.
– Кондратьич! Ваш племянник что наделал!.. Я его к вам пропустила ненадолго, а он не вышел при мне… Так я и не знаю, как он вышел…
– А разве ты получила замечание?
– говорит Кондратьич, закрывая тяжелый висячий замок.
– Нет, - сказала я.
– Почему же ты так беспокоишься?.. Вышел не при тебе, так при других. Его пропускают. Знают, зачем он приходит.
– А зачем?
– спрашиваю я.
Кондратьич повернулся ко мне. Какой он бледный! Наверное, потому, что почти все время ему приходится быть в кладовых. На выпуклые глаза сползают веки. Наверное, глаза устали подсчитывать.
–
– Сыт, - сказала я.
– Да, - говорит он, - не люблю кривить душой. А мой племянник - дистрофик. Ему помогать нужно. Я своим обедом распорядиться могу и ему суп отдаю.
– Ну конечно, - сказала я и вспомнила, что даже сестры, которые обеда дождаться не могут, посмотришь, половину откладывают в баночку, чтобы отнести к родным.
– Но у нас теперь будут большие строгости, - сказала я Кондратьичу.
Он улыбнулся и говорит:
– А ты беспокойная!.. Вот беспокойная!..
Я подхватила ведро и побежала в душевую.
Когда горячая вода из крана с шумом хлынула в мое ведро и меня обдало теплым паром, я подумала: «А может быть, Кондратьич и прав, я очень беспокойная. Вот я уже представила, как задержали Медведева. Все это выдумала. На самом деле другое».
Глава XI. «ГСО»
Правда, выпускали часовые медсестер без увольнительных, но я не выпускала. «Ольга несознательная», - называли меня сестры.
Но одно дело - выйти без увольнительной из госпиталя, а другое - вернуться, чтобы часовой не задержал и дежурный по части не заметил. Пока они гуляют по городу, часовые сменяются. На посту у главного подъезда часовой уже не тот, который выпускал, например, опять я - «несознательная». Неизвестно, что делается и в проходной, быть может, дежурный по части стоит сейчас же за дверью. Даже можно налететь на самого начальника госпиталя.
И вот медсестры, вернувшиеся из «ГСО», собираются за углом нашего большого серого здания и оттуда на.меня смотрят, а я стою с винтовкой на главном подъезде и как будто их не замечаю.
Зенитки захлебываются. Наверное, шарит по небу немецкий разведчик. Осколок от зенитки нет-нет да и звякнет на панель. Того гляди, еще начнется артиллерийский обстрел. Ну, долго ли в такое время можно оставаться на улице! Вот они уже из-за угла вышли. Стоят на панели такие жалкие фигурки и издали смотрят, смотрят на меня…
Я не могу больше… за дежурным по части начинаю следить. Как он только из проходной выйдет, махну им рукой - и они ко мне стремглав. Проходную пробегают, как зайцы. Так что я не выпускала, но впускала.
А теперь подтянулись часовые. Несколько раз я уже стояла на главном подъезде, но никто выйти не пытался. Значит, ни один пост, ни одна смена больше без увольнительной не выпускают. Очень хорошо.
И вдруг снова неприятность. На этот раз два бойца раненых ушли в «ГСО». Они не успели отойти далеко от госпиталя. Майор Руденко ехал из города в нашей легковой машине и увидел, как они шагают по набережной в халатах, в туфлях. Один даже с костылем. Он забрал их в машину и привез обратно в госпиталь.