Часовщик
Шрифт:
— Я — председатель городского судебного собрания. И я хочу знать, что делают вооруженные монахи в моем городе.
— Назад, мусульманин, — мрачно и явно не собираясь вступать в переговоры, произнес монах.
Судья не хотел схватки, однако наличие охраны могло, к примеру, означать, что падре Ансельмо прямо сейчас прячет улики — те же запасы фальшивых мараведи. Мади повернулся к альгуасилам:
— Убрать их.
Альгуасилы вытащили шпаги, решительно двинулись вперед, а едва улица заполнилась лязгом разящей стали, двери распахнулись и из храма Иисусова
— Назад! — мгновенно отреагировал Мади. Он видел эти глаза опытных убийц, а своими людьми судья дорожил. Однако монахи навязывать боя не стали, а просто рассыпались и встали полукругом, напрочь перегородив подходы к храму.
Судья с облегчением выдохнул и снова перешел в наступление.
— Где падре Ансельмо?
Монахи молчали.
Мади окинул окна храмовой пристройки быстрым взглядом и увидел, как штора второго этажа вдруг всколыхнулась.
«Никуда он не денется, — подумал судья и глянул на стрелку новеньких храмовых курантов. — До начала службы всего ничего осталось».
И сразу же, словно подтверждая сказанное и предупреждая горожан, что скоро им идти в церковь, куранты завели долгий незамысловатый перезвон.
«Ансельмо не допустит, чтобы люди увидели это, — разглядывая вооруженных монахов перед храмовыми дверями, думал судья. — Слишком велик будет удар по самолюбию…»
И, словно подтверждая его мысли, двери храмовой пристройки распахнулись и на пороге появился молоденький священник.
— Пропустите их… — печально распорядился он и заставил себя посмотреть председателю суда в глаза. — Проходите, сеньор аль-Мехмед.
Решение пришло само собой, едва Бруно увидел созданные его отцом храмовые куранты. С трудом забравшись по скрипучей дощатой лестнице под кровлю храма, Бруно дождался, когда куранты наконец-то отзвонят, и вытащил самый главный механизм — регулятор хода. Ничем не сдерживаемые шестерни тут же начали ускорять ход, а стрелка помчалась по кругу, словно прижженная под хвостом собака.
Бруно предусмотрительно отодвинулся. Огромные шестерни в целях экономии клепали из листа, а потому были они полыми и не слишком прочными. И разорвать их на такой скорости могло запросто.
Но и этого ему показалось мало. Постанывая, Бруно ухватился за стопор хода и, напрягая все силы, выдернул его из гнезда. И в считанные мгновения льняной трос механизма заводки размотался до упора, а привязанный к нему, точно выверенный по весу камень помчался вниз, ухнул об пол башни и разлетелся вдребезги.
«Ну, вот и все…»
Теперь, не видя чертежей регулятора и не зная точного веса грузила, ни один мастер города не смог бы восстановить храмовые часы быстрее, чем за месяц.
«Да они и не возьмутся…» — улыбнулся Бруно: цеховые правила категорически запрещали совать свой нос в чужой заказ. А значит, судьба живущего по часам храма теперь зависела от судьбы Олафа, как ведомая шестерня от ведущей: сломается одна, и навечно остановится другая.
Мади аль-Мехмед
— Скажи, Олаф, откуда у тебя эти монеты? — подбросил в руке кожаный кошель судья.
— Падре Ансельмо за куранты расплатился, — свирепо глянул в сторону священника мастеровой.
— Ложь, — покачал головой падре. — Гнусная, безбожная ложь.
— Как это ложь? — изумился часовщик и ткнул пальцем в сторону кошеля. — Вот же они, двадцать мараведи, которые вы мне дали!
— Ну, это еще доказать надо, — с вызовом хмыкнул священник.
Судья примерно такого поворота и ждал. Он уже видел, что Ансельмо готов к любому повороту. По юридической части его явно консультировал скучающий в сторонке мужчина в плаще сеньора и с лицом нотариуса. А на случай попытки ареста у дверей стояли двенадцать крепких доминиканцев. И крепкий, широколицый монах у окна здесь явно стоял не просто так.
«Эх, жаль, что я одобрения епископа не дождался!» — подумал Мади и перешел в наступление.
— Мне очень жаль, падре Ансельмо, но я вынужден требовать обыска в храме и всех прилегающих к нему хозяйственных помещениях. Я уверен, что найду у вас еще мно-ого мараведи того же сорта.
Священник кинул в сторону скучающего сеньора затравленный взгляд. Но тот даже не шелохнулся.
— Вы не можете обыскивать храм Божий лишь на основании лжи проклятого Иисусом безбожника, — выдавил священник.
— Это я — проклят Иисусом?! — возмутился часовщик. — Я что — кому-то солгал?! Или фальшивую монету подсунул?! Это ты проклят Иисусом, чертов каплун! 7
7
Каплун — кастрированный петух
Мади собрался в комок. Скучающий в сторонке сеньор с лицом нотариуса явно заинтересовался ходом очной ставки и со значением посмотрел в сторону стоящего у окна грузного монаха.
«Сейчас что-то будет…» — подумал Мади и еще раз отметил, сколь плотно перекрыли все выходы «псы господни». Однако падре как воды в рот набрал, да и доминиканцы ничего не предпринимали. И лишь стоящий у окна монах счел долгом отреагировать на крик ремесленника и, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, отошел от окна.
— Призываю всех присутствующих в свидетели, — поднял он вверх широкую крепкую ладонь. — Только что мастер Олаф по прозвищу Гугенот нанес Святой Церкви тяжкое оскорбление, лживо заявив, что падре Ансельмо проклят Господом нашим Иисусом Христом.
— А что, разве я в чем-то не прав? — удивился ремесленник.
Монах исполнился торжественности и подошел к часовщику:
— С этого момента ты, Олаф, подлежишь передаче в руки Трибунала Святой Инквизиции для проведения детального расследования совершенного тобой преступления.