Часовые любви
Шрифт:
Про Вову Маша согласиться никак не могла.
Первую любовь из сердца просто так не выкинешь! Он и есть, наверное, ее «личная жизнь», о которой пытает этот отглаженный, пахнущий дорогой туалетной водой, аккуратный немец.
— Давайте, выпьем за любовь! — с оптимизмом произнесла Маша, вспомнив рассуждения подруги о том, что она обязательно встретит достойного мужчину, который подарит ей настоящие ласки, и опрокинула рюмочку.
Хмель помогал Маше избавиться от грустных мыслей.
— О-о! — удивился Людвиг, последовав ее примеру. — Это
Ее ладонь оказалась в его руке. Он нежно поднес тоненькие пальцы девушки к лицу и поцеловал каждый поочередно, вернее, только дотронулся губами до их кончиков, со значением глядя ей в глаза, от чего по спине у Маши поползли мурашки.
Однако же и вправду все говорят, что она умеет нравиться. Окончательно захмелев и прогнав ненужные мысли из головы, утвердилась Маша в своих чарах. Умеет она подать такой знак, от чего даже мимолетные знакомые сходят с ума!
Она чувствует, как этот немец тоже запал на нее, да и она не прочь. Зачем ей эти свинские сношения на рабочем столе с Афанасьевым или эта небрежная любовь, походя знаменитого чемпиона Вовы? Вот он ее настоящий обожатель, сидит напротив, опрятный, одетый в красивый костюм, хорошо пахнущий иностранец. И ее тоже тянет к нему.
Она дарит ему одну из самых своих многообещающих улыбок, которая таит в себе откровенный призыв к близости.
Он не может выдержать ни ее взгляда, ни многообещающей улыбки и нервно закуривает.
— Может быть, закажем еще? — Людвиг показывает на пустой графинчик.
Официант тут как тут.
— Только не напивайся, — наставлял ее Афанасьев. — Напившаяся баба лишнего болтанет, а потом… сама понимаешь.
— Что лишнего? Я ведь никаких тайн не знаю, — возражала Маша.
— Ну о том, например, что тебе денег не хватает. Они, — начальник многозначительно показал на потолок, — знаешь, потом суммируют и про то, что нам плохо живется, и про все такое.
— Мне хорошо, всего хватает, — рассудительно произносит подчиненная.
— Вот поэтому я тебе его и доверил. Этого Людвига, как его там, Бетховен хренов. Ты за ним присмотри.
— Не умею я присматривать, он ведь взрослый… — подозревая, что шеф хочет ее во что-то втянуть, слабо сопротивляется Маша.
— И в болтовню про пакости всякие с ним не вступай, — не обращая внимания на ее отказ, продолжал начальник.
— Про какие пакости?
— Про разврат. Слышала о таком? У них он пышным цветом на Западе. Нам такого не надо! Ты хоть и совершеннолетняя, но еще мала! — Степан Степанович игриво пролез рукой под юбку, пробуя ущипнуть за ягодицы.
— Да зачем он мне? — уворачивается от постылых ласк Маша. Как и подобает комсомолке, она гордо поднимает голову. — Я… — ей хотелось произнести: не такая. А то, что с ним, толстым, безобразным, липучим, соглашается, так потому, что деться некуда.
Об Афанасьеве ходили легенды как об известном бабнике. Ни одну сотрудницу не пропустил. А друг Машиного отца так долго устраивал ее в эту организацию. С немецким теперь никуда! Теперь только английский в почете!
— Э-э, — понял ее шеф, — я не об этом. Ты, наоборот, если чего, то не отказывайся.
— Чего, если чего? — совсем запуталась Маша.
— Не маленькая, соображай. Страсть у тебя на морде написана. Через край бьет. Мужики таких любят. Если бы не это, сама подумай, зачем бы я на тебя… польстился? Ни кожи ни рожи! Худая, не за что ущипнуть.
Рассердившись сам на себя, что не смог подчиненной правильно объяснить задачу, шеф умолк.
Мария и вправду была худой и не очень-то заметной. Вещи не купишь, все висит как на вешалке. Но было в ней что-то такое, во взгляде что ли, ни один мужчина не пропустит. Потому что у нее эмоции через край бьют. А это мужики чувствуют. И этот Людвиг тоже чувствует. Да и она, как назло, запала на него. Понятное дело, она ведь не кукла какая-нибудь деревянная, и ей человеческие отношения нужны. А он, этот иностранец, такой ласковый, такой нежный, на пальцы ее дышит, припал к ладошке, так что внизу живота захолодело и она не может справиться со своим желанием. Приятно, когда тебя так ласкают. Останавливает одно, укатит он в свою Германию, а ей опять… анализы «на мышку» сдавать.
— Ну так что? — подняв рюмку, налитую из только что принесенного запотевшего графинчика, произнес немец. — Теперь я предлагаю выпить за нас!
— За меня и за вас вместе, — сказала Маша, осушив рюмку до дна.
Громко заигравший оркестр поднял ее с кресла.
— Мне хочется с вами потанцевать, — потянула она Людвига на площадку к оркестру.
Он поддался. Маша двумя руками обняла его за шею и, прилипнув всем телом, повисла, уткнувшись в мягкую шерсть пиджака. Ей было приятно и хорошо, она чувствовала его всего-всего. И ни какой он не враг! Доверяет она ему. Гори огнем этот ее похотливый, лживый шеф!
Людвиг, осторожно отодвинув от себя девушку, напрягся, ощущая, что так долго не выдержит. Однако оркестр распалял с неистовой силой. Саксофонист виртуозно солировал. Душещипательная мелодия пробирала до костей. Вступивший за саксофоном пианист, глядя на худенькую девушку с длинными, до плеч, распущенными волосами и элегантного иностранца, запел что-то о портовой девочке из Нагасаки.
— «У не-ей-ей такая маленькая грудь, — гудел он в микрофон, — А губы, губы алые, как маки. Уехал капитан в далекий путь, Оставив девушку из На-а-га-а-саки!»
— Пойдем ко мне наверх, — зашептал ей в ухо Людвиг.
Оторвавшись от грез, она подняла на него глаза и на секунду очнулась.
— Нет-нет, мне нужно домой! Завтра с утра на работу.
— Я тебя освобождаю от работы, можешь не ходить, — жарко зашептал ей в ухо Людвиг.
— Что вы!
— Ничего! Ты же работаешь на меня?
— Нет. Меня послали к вам. Я работаю на свою страну.
От досады немец остановился.
— Тогда пойдем есть десерт, — сухо отодвинул он от себя переводчицу.