Шрифт:
1. К вечеру…
К вечеру температура поднялась до плюс шести; и это было то, что надо: когда снег растает, не останется никаких следов. Лучшей погоды для убийства и придумать невозможно. Сек густой ледяной дождь, временами, всего на несколько секунд, он превращался в снегопад, плотный, как облако; тогда громадные снежные хлопья мягко облепляли лицо; Василий сбрасывал перчатку, неловко тыкал ее в карман и быстрым нервным движением пытался вытереть щеки. Капли стекали за воротник.
В его душе был ужас; такой ужас, что он с трудом понимал, что он делает, и как он здесь оказался. Он действовал как автомат; даже не как автомат, – всего лишь как заводная игрушка, у которой никак не закончится завод. Пройдет всего несколько минут, и он убьет человека. Он убьет человека! Он чувствовал, как зубы начинают стучать.
– Боишься? – спросил Рустам. – Брось, успокойся, дурак!
– Можно подумать, что ты не боишься.
– Не трусь, никто ничего не узнает. На завтра обещали плюс двенадцать. Все растает. Следов не будет, а раньше весны его никто не найдет. Это самый лучший способ спрятать труп!
– Не в этом дело.
– В этом! Здесь возле берега подо льдом камыши, а за ними сразу глубина. Машина быстро пойдет на дно, а до дна метров пять, и там полно грязи и водорослей.
– Ты уверен, что она утонет?
– Она же железная, куда она денется! А к весне от этой мрази останется только скелет. Может быть, его вообще не найдут. Кто же сюда сунется! И уж точно, никто не узнает, когда и в какой день мы его убили. Поверь, я знаю, как эти вещи делаются.
– Ты говорил мне это уже сто раз! – огрызнулся Василий.
– Двести. А ты все еще боишься.
– Даже если никто его не найдет, даже если нас никто не заподозрит, все равно, ведь мы его убили.
– Ну и что? – не понял Рустам.
– Не знаю что! Если бы все было так просто! Ушел под воду, и нет его. Если мы его утопим сегодня, он же не исчезнет просто так. Он навсегда с нами останется. Я буду есть, буду спать, буду радоваться или смотреть телевизор, а он будет все время рядом, будет заглядывать мне в рот, будет смотреть фильм вместе со мной, будет отравлять мою радость. Потому что я буду знать, что я его убил, ты понимаешь? Я сделал это! После этого он не даст мне жить. Я уже никогда не буду жить нормально. Он будет висеть на мне как камень!
– Это пройдет, – сказал Рустам. – Не думай, что я не понимаю. Я видел смерть, и видел тех, кто убивает. Убивать – это грех. И если есть Бог, то он все видит и все помнит. Когда я убью эту сволочь, я стану ходить в церковь каждую неделю. Я буду просить у Бога прощения. Он же прощает все грехи, значит, простит и меня. Но пойми, почему я это делаю: в сердце я знаю, что я прав. Я знаю, что это убийство, именно это, на самом деле не грех, это добро. Эта тварь должна быть убита.
– Грехи, может быть, и прощаются, – сказал Василий, – но вина все равно остается. Мою вину мне никто не простит. Вина – если она есть, то она есть, ты от нее никуда не денешься. Она так же реальна, как ты или я, как это озеро. Я не смогу с этим жить.
– Хватит базикать, – сказал Рустам и открыл дверцу машины. – Чем быстрее мы его кончим, тем лучше будет для всех. Вспомни, что он сделал с твоей девушкой.
Рустам был коротким и плотным мужичком, будто сплющенным по оси игрек. К тридцати годам у него уже почти не осталось волос, а рот был полон вставных зубов. Его лицо и голос всегда были спокойны, что бы он ни делал, и о чем бы он ни говорил, но порой это было страшное спокойствие, черное и тягучее, как жидкая смола. Это был человек, способный на все. Когда Василий говорил с ним, у него всегда было странное чувство, напоминающее чувство человека, наклонившегося над краем пропасти.
Рустам снова вышел из машины.
– Что с ним? – спросил Василий.
– Спит, сволочь.
– Конечно, спит. Ты же накачал его таблетками. Ты хоть знаешь, что это было?
– А зачем мне знать? Колеса какие-то. Он же давно на таблетках сидел. Сегодня он принял дозу, большую, чем всегда, вот и все. Пульс медленный, но бьется. Я на шее нащупал. Значит, пока живой.
– Он бы все равно скоро умер, – тихо сказал Василий. – Наркоманы долго не живут.
– Точно. Поэтому не волнуйся. Все будет окей.
До полыньи было метров сто или сто пятьдесят. Полоска черной воды перерезала белую поверхность озера наискосок. Видимо, какой-то местный заводик спускал в озеро теплые стоки. Идея была в том, чтобы пустить машину по льду в сторону полыньи. Она обязательно провалится под лед. В свое время озеро притягивало купальщиков и рыбаков, но вот уже три года, как его берега оставались безлюдны, и летом, и зимой. Вода стала слишком грязной, вся рыба сдохла, озеро превратилось в большой отстойник. Вполне возможно, что машину, затонувшую далеко от берега, вообще никогда не найдут. Как и того человека, который остался внутри машины.
– Меня другое бесит, – сказал Рустам, – Эта падаль спит и ничего не соображает. Он даже не знает, что должен умереть! Мы накачали его дурью под самую макушку, а он теперь спит и улыбается. И он умрет спокойно. Он никогда не узнает, что мы его убили. Это неправильно, он должен обмочиться от страха, должен биться головой об железо, весь раскровяниться и умолять меня, он должен понять, что мы с ним делаем. Он должен понять, кто его казнит и за что. И когда он все поймет, я плюну ему в рожу. А он просто спит. И при этом улыбается.
– Что ты предлагаешь?
– Да ничего. Я сейчас в машине попробовал сдавить ему горло и подержать чуть-чуть. Он перестал дышать и сразу начал синеть. Но он не проснулся и не перестал улыбаться, гадина. Я отпустил, и он стал дышать опять. Ничего не поделаешь, придется ему умереть во сне. Судя по улыбке, ему снятся приятные сны. Это лишает меня всякого удовольствия, ты понимаешь? Я вспоминаю, что он сделал с моей сестрой, и понимаю, что это никакой не грех, что мы сейчас делаем. Наоборот; это добро, это поступок благородных людей. Она была такой молодой, и все впереди, она хотела жить, и он ее убил. Теперь он умрет, клянусь своей матерью. Будь моя воля, я бы устроил ему страшную смерть, я бы, я не знаю… Интересно, что ему снится?