Части целого
Шрифт:
— Зато ты меня интересуешь. Хочу посмотреть, как ты справишься в большом, недобром мире. Уж точно не как твой брат. Он хамелеон, прекрасно приспосабливается, верен, как собака, весел, как жаворонок. Прекрасный характер, вот только, — Гарри подался вперед, — есть в нем какая-то неуравновешенность. Ты ведь это, конечно, заметил?
Я заметил.
— Готов поспорить, от тебя ничто не укроется. Нет, я не собираюсь произносить избитую фразу, что ты такой, каким я был в детстве. Хотя бы потому, что ты на меня в детстве совершенно не похож. Ты напоминаешь меня теперешнего — взрослого заключенного, и меня пугает такое сравнение. Учитывая, что ты всего лишь подросток.
Я
— Вы с вашим братом уникальны. Ни на тебя, ни на него сколько-нибудь серьезно не повлияло окружение. Вы не стремитесь никому подражать. Стоите в стороне, даже друг от друга. Такой индивидуализм характера встречается очень редко. Вы оба — прирожденные лидеры. Ты знаешь об этом?
— Терри, может быть, и лидер.
— Ты тоже, Марти. Проблема в том, приятель, что вы прозябаете в глуши. Здесь просто нет возможностей, чтобы вы взрастили последователей. Скажи мне, ты ведь недолюбливаешь людей?
— У меня с людьми все нормально.
— Считаешь себя выше их?
— Нет.
— Тогда почему ты их не слишком жалуешь?
Я обдумывал, стоит ли мне открываться этому свихнутому. И тут мне пришло в голову, что до этого никто не проявлял интереса к тому, что я думаю или чувствую. Ни один человек не интересовался мной.
— Ну во-первых, — ответил я, — я завидую их счастью. Во-вторых, меня бесит, что они сначала принимают решения и только потом думают.
— Продолжай.
— Такое впечатление, что они готовы заняться чем угодно, только бы отвлечься от мыслей о собственном существовании. Зачем еще они расшибают головы болельщикам другой команды во время футбольного матча, как не для того, чтобы не думать о своей неминуемой смерти?
— Знаешь, чем ты сейчас занимаешься?
— Нет.
— Философствуешь.
— Ничего подобного.
— Именно так. Ты — философ.
— Нет! — закричал я. Мне не хотелось быть философом. Философы занимаются только тем, что сидят и думают. И от этого толстеют. Не способны ни на какие практичные действия — не могут даже очистить от сорняков собственный сад.
— Не спорь, Мартин, ты философ. Не стану утверждать, что хороший. Ты — философ от природы. И не воспринимай это как обиду. Послушай: мне много разлепили ярлыки «преступник», «анархист», «бунтарь», иногда — «человеческие отбросы», но никогда «философ». Весьма жаль, ибо я и есть философ. Я предпочитаю жизнь в стороне от общего потока не только потому, что меня от него тошнит, но потому, что я ставлю под сомнение логику этого потока и — более того — не знаю, существует ли он вообще. С какой стати я стану приковывать себя к колесу, если не исключено что это колесо — мысленное построение, изобретение, призванная нас поработить всеобщая мечта. — Гарри снова подался вперед, и я почувствовал его отдающее табаком несвежее дыхание. — Ты это тоже ощутил, Марти. Сам сказал, что не понимаешь, почему люди начинают действовать, не обдумав свои поступки. Ты спрашиваешь почему? Это важный для тебя вопрос. А я тебя спрошу: почему «почему»?
— Не знаю.
— Знаешь. Ну давай, Мартин, ответь мне, почему «почему»?
— Сколько себя помню, мать каждый день давала мне стакан холодного молока. Почему не теплого? Почему молока? Почему не кокосовое молочко или коктейль с соком манго? Однажды я ее спросил. Она мне ответила, что молоко — именно то, что пьют дети в моем возрасте. В другой раз она сделала мне выговор во время обеда за то, что я поставил локти на стол. Я спросил почему? Она объяснила, что это невежливо. Я удивился: «Невежливо по отношению к кому? К тебе? Чем
— То есть ты почувствовал, что люди могут принять то, что не является правдой?
— Им приходится принимать, иначе будет невозможно вести повседневную жизнь. Им необходимо кормить семьи, возводить крыши над головой. У них нет возможности сидеть сложа руки, размышлять и спрашивать почему.
Гарри от удовольствия захлопал в ладоши.
— Ты перешел на противоположную точку зрения, чтобы выслушать контраргумент. Ты споришь сам с собой! Это тоже характерная черта философа.
— Хрен я собачий, а не философ!
Гарри встал, подошел ко мне и сел рядом, его устрашающе избитое лицо оказалось совсем близко от моего.
— Марти, позволь мне тебе кое-что сказать. Твоя жизнь не станет лучше. Вспомни свой самый ужасный момент. Вспомнил? А теперь учти: твоя жизнь от этой метки покатится под гору и дальше.
— Не исключено.
— Тебе прекрасно известно, что у тебя нет ни малейшего шанса на счастье.
Это была неприятная новость, и я плохо ее принял — может быть, оттого, что сознавал: Гарри меня понимает. У меня на глаза навернулись слезы, но я с ними справился. А затем стал размышлять о свойстве слез. В чем состояла цель эволюции, которая привела к тому, что человеческое тело лишилось способности скрывать огорчения? Разве так важно для выживания, чтобы особь не имела возможности прятать печаль? В чем тут загвоздка? Каково эволюционное преимущество в способности проливать слезы? Вызвать к себе жалость? Такое впечатление, что эволюция не лишена коварства. После хорошего рева человек чувствует себя выжатым, опустошенным, а иногда и сбитым с толку, особенно если слезы вызваны рекламным роликом чайных пакетиков. Неужели эволюция направлена на то, чтобы нас унизить? Смирить?
Черт!
— Знаешь, что, по-моему, ты должен сделать?
— Что?
— Убить себя.
— Время вышло! — крикнул охранник.
— Еще две минуты! — зычно попросил Гарри.
Мы сверлили друг друга взглядами.
— Да, я советую тебе совершить самоубийство. Это самый лучший для тебя выход. Не сомневаюсь, в округе найдется скала или что-нибудь в этом роде, откуда ты можешь прыгнуть.
Моя голова дернулась, но осталось непонятным, то ли я согласно кивнул ею, то ли отрицательно покачал. Получилось что-то вроде слабой реверберации.
— Иди один. Когда с тобой никого не будет. Записки не пиши. Многие потенциальные самоубийцы так старательно составляют последнее обращение к живым, что в итоге умирают от старости! Не делай подобной ошибки. Когда речь идет о том, чтобы отнять жизнь у себя самого, подготовка — это отсрочка. Не прощайся. Не собирай вещи. Иди на скалу под вечер — вечер самое подходящее время, поскольку это период, которым завершается день, когда ничто в жизни не может измениться к лучшему и ты не испытываешь ложных иллюзий и не ищешь скрытых в тебе потенциалов и возможностей, которые несет в себе утро. Вот ты на обрыве, и ты один и не станешь считать ни до десяти, ни до сотни — не будешь придавать событию особого значения — просто делаешь шаг вперед и ни в коем случае не прыгаешь: это не Олимп, а самоубийство, словно ступаешь на подножку автобуса. Ты когда-нибудь ездил на автобусе? Да? Вот и отлично. В таком случае ты понимаешь, о чем я говорю.