Часы, идущие назад
Шрифт:
Тихо, тихо, тихо…
Она ведь думала, что как-то изгнала это из своей головы. Но нет, все вернулось в этих полях на пути к фабрике.
На пути к этой чертовой бумагопрядильной фабрике, которую она возненавидела с тех пор. И этот город… Горьевск…
Ей казалось – она может справиться со всем этим горьевским мраком, который вобрал ее в себя помимо ее воли. За эти полтора года произошло столько всего! Она снова работала как лошадь и преуспела в делах. О да!
Ее теперь даже приглашали ко двору! На зимнем костюмированном балу, ставшем
Фотограф-мэтр Прокудин-Горский – этот жалкий завистник и ретроград в области женского равноправия – даже прислал ей букет роз.
Она думала, что все теперь так и будет – прекрасно, отлично. А проклятый Горьевск с его кошмарами и кровью остался где-то там…
Но Игорь Бахметьев прислал ей телеграмму-молнию.
И… она поехала к нему. Побежала, как собачка по щелчку пальцев.
Ему исполнилось сорок два. Полтора года назад он хотел жениться на семнадцатилетней Прасковье Шубниковой, одной из наследниц угасшего в одночасье знаменитого купеческого рода владельцев бумагопрядильной и ткацкой фабрики.
Вон ее корпуса… Уже видны. Огромные кирпичные здания в несколько этажей. И разбитая уездная дорога оживилась. Здесь рядом грузовая станция, фабричная железнодорожная грузовая станция. Свистки паровозов слышны, грохот груженых телег. Телеги с товаром, с продукцией бумагопрядильной фабрики – ткани, знаменитый миткаль. Телеги с грузом из пришедших вагонов – хлопок индийский и американский, хлопок, хлопок, новые английские станки, новая техника, до которой были всегда охочи Шубниковы.
Часы на фабричной башне гулко и мелодично пробили одиннадцать раз.
Звук башенных колоколов накрыл собой все пространство, все окрестности. Инженер-технолог Найденов вытащил собственные часы на цепочке. Сверился.
– Точность, как в аптеке, – сказал он одобрительно.
Елена Мрозовская смотрела на башню.
Какая она все же огромная.
И к месту она здесь…
И не к месту она…
Ей бы стоять на площади, в городе, и не в таком заштатном, как Горьевск…
Часы ее не похожи ни на кремлевские куранты, ни на часы церковных колоколен. Этот европейский… нет, английский стиль. Башню, как и всю фабрику, в середине прошлого века строили англичане. Старый Шубников был большой англофил. Его младший сын Мамонт учился в Кембридже и проходил производственную инженерную практику на фабриках в Бирмингеме. А старший сын Савва не учился в Англии. Говорят, что он вообще не мог…
Мимо шарабана прогромыхали тяжело груженные мануфактурой телеги. На этот раз кучер Шубниковых придержал рысака. Хозяйское добро везут, можно и посторониться.
На бумагопрядильной и ткацкой фабрике трудилось почти пять тысяч рабочих. Фабрика кормила всю округу, всю губернию. Однако в последние годы то и дело вспыхивали забастовки. На фабрику пригоняли казаков, и они пороли непокорный народ как сидоровых коз. В Горьевске людей никогда не жалели. Строптивых – уволить к черту, новых набрать. Рязань пришлет ходоков на производство, ведь на бумагопрядильной фабрике заработок на полтора рубля выше, чем на кирпичном заводе Рязани. А за лишние полтора рубля народ окрестный, даже побунтовав, побазарив, охотно подставит голый зад под казачьи нагайки.
Придут к крыльцу управляющего фабрикой. Встанут на колени.
Бунтуют…
День стоят, два стоят. Батюшка, барин… да кака така… Да мы рязанские, стяяяпныяяяааа…
Да это… того… мы царю… Царь, чай, не дурак, добрый… По монастырям вон ездит… Все с иконами да попами, такой богомол стал, все про исконные традиции… Все на Валаам норовит…
Где-то она слышала или читала этот печальный анекдот про народ. От этой овечьей народной тупости у Елены Мрозовской порой сводило челюсти. А что тут сделаешь?
– А лучше, что ли, если они во время стачки, бунта все здесь поломают, изгадят, разрушат к черту?
Это спрашивал у нее он… Игорь Святославович Бахметьев. Игорь… Она увидит его снова через полтора года. Через эти полтора страшных года, перевернувших его жизнь.
Шарабан свернул с разбитой проселочной дороги на дорогу фабричную. И покатился ровно и быстро. Дорогу к фабрике и железнодорожным путям проложили хорошую. На повороте инженер-технолог Найденов придержал один из больших тяжелых кофров Мрозовской. Из-за оборудования им вдвоем еле хватало места в просторном шарабане. В кофрах Елена Мрозовская везла с собой складной фотоаппарат Адольфа Мите на увесистой треноге и одну из своих самых любимых моделей – новую репортерскую пресс-камеру, тоже на треноге. Она решила использовать оба этих новых фотоаппарата. Складной фотоаппарат Мите делал невероятно продвинутые вещи: последовательную съемку через один объектив на удлиненную фотопластину. Венские ортохроматические пластины Мрозовская тоже везла с собой – солидный запас. Она всегда теперь с ними работала. Они обладали сверхчувствительностью и не подводили даже при недостатке освещения.
А там ведь будет мало света… Окна они, наверное, закрывают ставнями… Там же что-то вроде больницы или тюрьмы… Они же не в особняке держат… В особняке Шубниковых электричество. А там только керосиновые лампы…
Игорь Бахметьев попросил в телеграмме взять максимум оборудования для фотографирования и печатания снимков. Ей придется работать в Горьевске в той же лаборатории, которую Бахметьев сразу же организовал в особняке. Он ей принес туда кое-что из семейного архива Шубниковых. Старые монохромные фотопластины-негативы. И ей пришлось тогда повозиться…
С чем же мы имеем дело?
Сколько раз тогда Елена Мрозовская задавала себе этот вопрос, чувствуя, что внутри нее все сжимается и леденеет.
Что же происходило и происходит здесь, в Горьевске, тогда и сейчас?
Шарабан въехал на фабричный двор, заполненный рабочими. Инженер-технолог поднял кожаный вверх, скрывая себя и Мрозовскую от любопытных взглядов рабочих.
– С дороги, с дороги! – снова пронзительно крикнул кучер.
Рысак фыркал и бил копытами. Они рассекли толпу и помчались мимо башни с часами.