Часы с вариантами
Шрифт:
Однако вместо мамы прибежал отец. Он был худ и чем-то озабочен. Быстро помог мне одеться, задавая дежурные вопросы: «Чем кормили?», «Какие буквы учили?».
Я смотрел на него с печалью, вспоминая поминки. Как скоротечна жизнь!
Он воспринял это по-своему, сказал:
– Ты какой-то смурной сегодня…
В сущности, он еще ничего не знал о жизни.
По пути домой отец заскочил в телефонную будку и долго говорил с какой-то Люсенькой, в чем-то оправдываясь перед нею и скашивая глаза на меня. Потом мы пошли в магазин и купили гирлянду на
Мама встретила нас как-то буднично и хмуро. А у меня опять из глаз покатились слезы. Как молода и хороша была мама! Как испуганно-ласково склонилась ко мне она, увидев, что я плачу! Я обнял ее и уткнулся в теплую грудь. Она гладила меня и целовала.
– Что случилось, Сережа? – шептала она.
– Случилась жизнь, – прошептал я.
– Что? Что? – не поняла она. И вдруг заплакала тоже.
Причину маминых слез я разгадал быстро. Достаточно было недели, чтобы понять, что счастье нашей семьи висит на волоске. Внешне все обстояло благопристойно, но внутри зрел конфликт, причиной которого, как я понял, была некая Люся.
Моя мама – максималистка, как я уже упоминал. Характер ее в молодости оказался таким же, как и в зрелом возрасте, если не тверже. По намекам и недомолвкам родителей я установил, что отец влюбился в машинистку редакции, где он работал, и теперь мучается, не зная, что делать. Мать, кажется, не собиралась его прощать, машинистке же было лестно, что за ней ухаживает начальник отдела молодежной газеты. Дело шло к развязке. Мама, как видно, надеялась, что анонимный звонок, благодаря которому она обо всем узнала, – злостная сплетня. Отец старался ее в этом убедить, он лгал и изворачивался так, что мне было стыдно за него, но в семье становилось все сумрачнее.
Моя старшая сестра ничего не замечала. Поразительная ненаблюдательность! Впрочем, она только что научилась складывать и вычитать и ужасно задавалась передо мною. Как-то за ужином она спросила:
– А сколько будет пять плюс три? Вот и не знаешь!
– Восемь, к твоему сведению, – сказал я.
– А трижды пять?
Она чуть не подавилась.
– Сколько же будет трижды пять? – заинтересовался папа.
– Пятнадцать, – пожал плечами я.
– А… четырежды пять?
– Двадцать.
– А семью… восемь! – округлив глаза, спросила мама.
– Пятьдесят шесть, – ответил я невозмутимо.
Последовала долгая пауза. Светка обеспокоенно переводила глаза с папы на маму. Отец взял меня за руку и увел из-за стола в комнату. Там он прогонял меня по всей таблице умножения.
– Откуда ты это знаешь? – спросил он наконец.
– На Светкиной тетрадке написано. Сзади, – сказал я.
Папа проверил. Действительно, на последней странице обложки Светкиной тетради была напечатана таблица умножения.
Папа хмыкнул.
– Слушай,
– Вполне возможно, – ответил я.
Мы вернулись к столу. Конец ужина прошел в приподнятой обстановке. Родители поминутно проверяли таблицу умножения, подозревая какой-нибудь фокус, они смеялись и радовались. Светка на меня разозлилась.
Папа стал проявлять ко мне внимание. Выяснив, что я внезапно научился читать и считать, он подсунул мне шахматный учебник. Через четыре дня я обыграл папу в шахматы, поскольку и раньше, в прошлых жизнях, его обыгрывал, когда он появлялся дома. Папа переключил на меня все свои силы и, по-моему, стал забывать о своей машинистке. Но она его не забывала.
Однажды в воскресенье мы с папой отправились в зоопарк. Папа шел с гордым видом, как бы говоря встречным: «Мой сын – вундеркинд!» У входа в зоопарк нас поджидала красивая молодая женщина с пухлыми губами. Она чем-то напомнила мне мою жену Татьяну. Увидев ее, отец растерялся.
– Здравствуйте, Дмитрий Родионович, – сказала она надменно.
– Почему ты… Почему вы здесь? – спросил отец.
– Вы сами говорили, что в воскресенье пойдете с сыном в зоопарк. Вы же теперь у нас любящий отец, – проговорила она с большим подтекстом.
– Познакомься, Сережа. Это Людмила Петровна… – Отец засуетился.
Людмила Петровна, не глядя, сунула мне ладошку. Я ее не заинтересовал. Мы пошли в зимние помещения зоопарка и пробежались вдоль клеток. Отец нервничал, потому спешил. Людмила Петровна хранила молчание.
– Пойдемте посидим в мороженице, – сказал отец, когда мы вышли. При этом он заискивающе посмотрел на машинистку. Она равнодушно пожала плечами. Мне стало жаль отца. Я понял, что он по неопытности влип в эту историю и теперь не знает, как из нее выпутаться.
В мороженице мы с Людмилой Петровной сели за столик, а отец встал в очередь за мороженым. Глядя в упор на Людмилу Петровну, я холодно произнес:
– Людмила Петровна, разве вам не известно, что у отца семья? У него жена и двое детей. Как расценивать в этом случае ваше поведение?
– Как? Как ты сказал? – До нее не дошло.
– Как вы слышали, – продолжал я. – Не надо говорить мне про любовь. То, что происходит, не имеет к ней ни малейшего отношения. Вы пользуетесь служебным положением Дмитрия Родионовича. Наверняка он раньше отпускает вас с работы и делает вид, что не замечает, когда вы вместо редакционных рукописей перепечатываете гороскопы. Разве я не прав?
Людмила Петровна стала медленно сползать со стула.
– Я прошу вас оставить отца в покое. Иначе я приму меры, – строго закончил я.
– Ме… ты… при… что? – залепетала она.
Вернулся отец с мороженым и двумя чашечками кофе. Людмила Петровна, покрывшись пятнами, вскочила со стула и пулей вылетела из мороженицы.
– Что случилось? Что ты сказал тете? – ошеломленно спросил отец.
– Я сказал тете, что у нее вся спина белая! – закричал я своим звонким детским голоском.