Чай с птицами

Харрис Джоанн

Надо признать, что на Люсиду я в последнее время слегка в обиде. На Серебряном пляже мы были в таких хороших отношениях, даже волосы себе наращивали одинаково и покупали одинаковые бикини. Теперь у нее короткая стрижка, она похудела на стоун и думает, что блондинкой быть п'oшло. И еще мне кажется, что она отфильтровывает мои звонки: я уверена, что вчера вечером сквозь запись на автоответчике прорывался смех. Боже мой, а вдруг она теперь и меня считает пошлой; она всегда любила задирать нос, даже до того, как над ним поработал пластический хирург.

И все же я уверена, что попаду на Золотые пески™, если постараюсь; у меня, слава богу, хороший рост, но зубы надо поправить и похудеть до восьми

стоунов, чтобы уложиться в нормы стройности. Конечно, можно сделать липосакцию, но это дорого и не всегда действенно — видите, что случилось с бедняжкой Таней. Ну ничего, в крайнем случае я могу начать курить, главное — не бросать окурки на пляже; и если урезать калорийность дневного рациона еще на две сотни — тогда останется четыреста, — то, наверное, к концу месяца я дойду до восьми стоунов.

Теперь лицо. На прошлой проверке инспектор сказал, что мое лицо тянет почти на Платиновый стандарт, если не считать носа, так что подтяжку мне можно не делать еще года два. Это хорошо. Остаются сиськи. С ними я все равно собиралась что-то делать: 32С — недостаточно для Золотого пляжа и уж совсем мало для Платинового. Кроме того, эти крохотные бикини телесного цвета которые носят на Платиновых песках™, ничего не поддерживают, а вы знаете, как отвисают настоящие сиськи. Ужас. Сиськи моей матушки почти тянут на Золотые, а она их переделывала больше года назад, и все оплатила заблаговременно купленная ею Страховка Прекрасности — вот как важно обо всем вовремя позаботиться.

Маман, конечно, думает, что мне еще рано увеличивать грудь. Всегда успеешь, говорит она, потом, попозже, но она вообще уже слишком старая для пляжа и не понимает, как мало времени осталось у моего поколения. И в конце концов, у нее есть я; слабое утешение, конечно, за растяжки на животе и отвислую кожу. А у нас что есть? Ничего, кроме Пляжей. Ничего, кроме троякого долга — Добиваться Прекрасности, Стремиться к Возвышению и Быть Примерным Гражданином. Поймите меня правильно. Я тоже когда-нибудь выйду замуж. Может, даже детей рожу — сейчас можно сделать кесарево сечение, операцию по увеличению груди и подтяжку живота в один заход, чтобы лишних шрамов не оставалось. Но представьте себе, какой позор — выйти замуж за парня с Общедоступного. Даже Серебряные уже как-то не привлекают с тех пор, как я получила возможность заглянуть через решетку на Золотой пляж, с тех пор, как увидела в рекламе Платиновые пески™ и бронзовых, накачанных купальщиков, которые лежат на полотенцах от Луи Вуитона и рассматривают мимоидущих девушек.

«Но ты ведь уже такая хорошенькая! — жалобно говорит Таня. — Ты могла бы познакомиться с любым симпатичным мальчиком». Ей не понять. «Симпатичный» — этого недостаточно. Даже «хорошенький» — очень сомнительный комплимент для человека, стремящегося к Прекрасности. Дело даже не в пляже и настоящих пальмах; и даже не в эксклюзивных пати и одежде от лучших модельеров. Главное — ощущение, что ты этого достигла; сознание, что ты прошла весь путь от Прекрасности к Совершенству. Держатель Платиновой карточки живет в мире вечных наслаждений; никаких препятствий для него не существует; любые намеки на некрасивость безжалостно исторгаются. Платиновой девушке не надо работать; ее обязанность — уход за собой, и эта обязанность поглощает все ее время. У Платиновой девушки не может быть ни прыщика, ни пятнышка. Платиновая девушка — глянцевая, ухоженная, эпилированная, накрашенная, дорогая, невероятно прекрасная в своих невероятно прекрасных одеждах. Она бесконечно сексуальна, она — предмет высшего вожделения, она прекрасна и любима. Разве я могу довольствоваться меньшим? Как вообще можно довольствоваться меньшим?

Но время играет против меня. Через несколько лет я буду слишком стара для Пляжей, ведь молодость и свежесть —

первое и главное требование. Никому не охота глядеть на увядшую плоть, а любая операция дает лишь временный результат. Теперь я понимаю, что слишком много времени провела в Серебряной очереди. Потеряла целых два года на всякую ерунду, в то время как мои подруги зарабатывали себе Золотые карточки, накручивали необходимые часы в спортзалах и косметических салонах и возлежали на пляжах, как юные богини. Теперь мне придется работать изо всех сил, чтобы их догнать. Я знаю, что полностью нагнать мне не удастся, но меня уже поставили на очередь на Золотую карточку (при условии, что я проделаю оговоренные операции); я заказала себе новый нос и коплю карманные деньги на увеличение груди. Мать против, но что она понимает? Кроме того, мне уже тринадцатый год. Нельзя тянуть, а то будет слишком поздно.

ЧАЙ С ПТИЦАМИ

Иные люди живут всю жизнь, не поднимая глаз от земли. А другие мечтают о полете.

Странность Мортимер-стрит — в том, что никто из ее обитателей не водится с другими. Такая уж это улица — оживленная, но неприветливая, тесная, но недружелюбная. Большие дома с оштукатуренными фронтонами, стоящие в дальнем конце ее, слишком далеки, но нас, жителей таунхаусов, эти дома подавляют, хоть они уже и миновали пору своего великолепия, словно ряд свадебных тортов, попавших под дождь.

Таунхаусы стоят теснее, но люди в них живут как птицы в клетках, ссорятся из-за парковочных мест и клюют друг друга под прикрытием тюлевых занавесок. Сплетни здесь — разменная монета, и чем гаже сплетня, тем лучше, а самое большое преступление — быть чужаком.

Уж кому и знать, как не мне: я ведь тоже из чужаков. Лицо не то, одежда не та, голос не тот. Я совсем иной расы, чем мои соседи, и им подозрительно мое желание жить среди них, на втором этаже большого таунхауса, примыкающего тылом и боками к трем таким же и превращенного в четыре отдельные однокомнатные квартиры.

Люди предполагают, с инстинктивным презрением, за которым прячется страх, что я студентка. На самом деле студентов в этих дешевых квартирах не бывает; люди, для которых предназначались эти квартиры, предпочитают снимать жилье в Стэнбери, где есть театр, кинотеатр и куча шумных пабов. А в Мортимер-стрит есть какая-то холодность — желание, чтобы тебя оставили в покое.

Сначала эта холодность меня устраивала. После двух лет в психиатрической лечебнице мне бешено хотелось уединения, тишины. Я наслаждалась тишиной своей комнатки, проводила часы в своей личной ванной, готовила долгие, сложные блюда в крохотной кухоньке. Иногда вечерами я делала кое-какую работу для «Добрых самаритян». Работа была довольно скучная, и я не бросала ее только по совету своего психотерапевта. Все остальное время я зарабатывала себе на жизнь в роли официантки. Это мой доктор тоже одобрял. Чтобы я не слишком терялась в собственных фантазиях.

Но дома — если Мортимер-стрит считать домом — я слишком наслаждалась уединением, чтобы добровольно его с кем-либо разделить. Сплетники про меня ничего не знали. Они видели, как я вечерами ухожу на работу, застегнув доверху унылое пальто, и решили, что я учусь на медсестру. Я этого не отрицала. Они сочли, что я «задираю нос» — видимо, из-за моего отказа посидеть с ребенком соседей — и после нескольких вялых попыток пробить мою защиту оставили меня в покое.

Потом, к моему отчаянию, кто-то въехал в квартиру напротив. Некий мистер Дзюдзо Тамаоки, судя по надписи на почтовом ящике; еще один иностранец, неодобрительно передал телеграф джунглей вдоль Мортимер-стрит. Мне было все равно. Я надеялась только, что он не будет шуметь и оставит меня в покое.