Чайки возвращаются к берегу. Книга 1 — Янтарное море
Шрифт:
По мосту тарахтела тележка на железном ходу, дребезжали колеса, позванивали рессоры. Тяжело дышащая лошадь взбежала на половину подъема и перешла с рыси на шаг. В тот же миг «братья» поднялись из кустов и, выставив автоматы, бросились к тележке. Вилкс, которому было поручено остановить лошадь, выдернул вожжи из рук перепуганного кассира и завернул тележку в кусты.
Все остальное происходило быстро, как и было предусмотрено при разработке «акции». Лидумс разоружил охранника, Делиньш и Бородач выдернули простенький дерматиновый портфель из рук кассира, раскрыли его, увидели деньги и торопливо принялись связывать и кассира и охранника по рукам и по ногам. Вилкс привязал лошадь к дереву.
В тележке лежали еще какие-то свертки, подарки, купленные в городском магазине, их брать не стали. Но глаза Вилкса приковались к новеньким хромовым сапогам, голенища которых блестели, отражая дробящееся солнце. Невольно он протянул руку за этими сапогами, слишком уж надоели ему продравшиеся в путешествиях по лесу его резиновые.
Лидумс увидел его борение между желанием и некоторой неловкостью: одно дело — акция, другое дело — просто кража! Усмехнувшись чему-то, сказал:
— Ладно уж, берите, считайте это военным трофеем! И пошли!
Вилкс перекинул через плечо нечаянную добычу, оглянулся еще раз на поверженных людей, которые, кажется, еще не верили, что уцелели, на лошадь, равнодушно тянувшуюся к высокоголовому, начинавшему желтеть пырею под деревом, на тележку, на разбросанные вокруг бумаги… И опять что-то неуловимое обеспокоило его. Только отходя, он вдруг понял, что это было… Все напоминало грубую, постыдную кражу, и трудно было оправдать ее…
Только в лесу он немного пришел в себя. Отход оказался куда труднее, чем сама кража. Лидумс торопливо вел их по болотам, по колено, по пояс в воде, а там, где они выползли, наконец, из кишащих гнусом и комарьем болот, заставил натереть подошвы сапог керосином, сыпать табак на свой след…
Окончательно успокоился Вилкс только в лагере, под общий шум и поздравления «братьев». В портфеле кассира оказалось пятьдесят пять тысяч рублей. Да еще военные трофеи — винтовка и хромовые сапоги! И Вилкс, слушая похвалы сотоварищей по лагерю, и сам снова начал восхищаться умелыми и тонкими действиями Лидумса, Бородача, Делиньша, и, конечно, своими.
Уже на следующий день он сочинял тайнописное послание в разведцентр, в котором, не скрывая своей гордости, писал:
«Дорогой Силайс!
Как я уже писал тебе, мы находимся у надежных людей, наших героев-партизан. Это железные люди. Подумать только, как можно жить несколько лет без крова, хлеба, когда каждый необдуманный шаг несет смерть. Из-за куска хлеба люди отдают жизни.
У партизан такой закон, что каждая группа снабжает сама себя — берут все, что плохо лежит.
Еще до нашего прихода группа совершила крупную акцию, добыла солидную сумму денег, но потеряла одного человека.
Перед нашим приходом в группу Будрис запретил нашему командиру совершать акции. Это было сделано только в целях нашей безопасности.
Все лето жили на приобретенные до нашего прихода деньги и на то, что мы привезли с собой. Но деньги уже на исходе.
Поэтому наш командир, по моей просьбе, уговорил Будриса разрешить провести новую акцию.
Через надежных людей были получены достоверные данные о том, что в определенный день и час будет проезжать на подводе кассир рыболовецкого колхоза с деньгами.
Имелись также точные данные о маршруте кассира и его охране.
Я сам принимал личное участие в разработке плана проведения акции и, убедившись, что дело надежное, решил принять в ней участие.
Конечно, это не значит, что я буду все время участвовать в таких акциях. Эгле, как ты сам знаешь, для этих работ неподходящий, и вообще пацифисту в партизанах не место.
Дорогой Силайс, если бы тебе представилась возможность посмотреть на этих ребят, с которыми меня свела судьба, я уверен, что и ты без малейшего колебания согласился бы пойти с ними в огонь и в воду.
Акция была проведена следующим образом.
Я, командир, Барс и еще один партизан заняли позиции и вели наблюдение за дорогой задолго до появления кассира.
Кассир появился только к вечеру, ехал он на подводе и рядом с ним сидел охранник с винтовкой в руках.
Когда лошадь поравнялась с кустами, за которыми мы лежали, по знаку командира все, как один, мгновенно набросились на охранника и кассира. Я схватил лошадь за узду и сразу завернул ее в кусты. Я не успел и оглянуться, как винтовка охранника уже была в руках Барса, а охранник и кассир сидели с поднятыми руками. Охранника и кассира связали, привязали к телеге и заткнули рот, лошадь также привязали к дереву, забрали деньги и ушли. Уходя, тщательно маскировали свои следы, засыпали табаком и поливали керосином, а так же бродили по болотам.
Добыча оказалась не очень большой — пятьдесят пять тысяч рублей.
Как нам стало известно от наших людей, легально проживающих, кассира и охранника нашли только на следующий день. На место происшествия выезжала милиция с собакой, но наших следов они не нашли. Мы в ту же ночь сменили лагерь. Командир похвалил меня за смелые действия, и остальные ребята также довольны мной.
Надеюсь, что скоро и я стану настоящим партизаном, хотя многому еще надо учиться. Я еще первоклассник, а Эгле вообще младенец в партизанской жизни.
В этом письме я так подробно описываю акцию, чтобы тебе была понятна моя жизнь и ты правильно мог обрисовать ее нашим хозяевам.
С боевым приветом
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Торжественно и чинно приближалась длинная, многокрасочная приморская осень.
После первого заморозка комары устроились на зимовку где-то в щелях коры на деревьях и больше не досаждали «лесным людям». Только мелкая мошка еще крутилась столбами при первом намеке на солнечный день, но она была безвредна. Так называемый гнус — северные москиты, величиной с острие иглы, все лето мучившие людей, исчезли начисто. Начиналась самая чистая пора леса, с тонкими запахами, с тихими вечерами, с долгими зорями.
Но человек так далеко ушел от природы, что уже не умеет отдаться под ее защиту. На смену летним огорчениям приходили другие. Не стало комаров, но стало холодно по ночам. Утром, придя к речке за водой для завтрака или для умывания, нужно было сначала разбить ледок, холодная вода обжигала. Вечером в бункере натапливали камелек докрасна и ложились раздетые, а среди ночи принимались натягивать на себя все теплое и просыпались охрипшие, злые. Мазайс, тяжело бухая кашлем, снова спрашивал: «У кого есть кодеин?» — и почему-то оказывалось, что о кодеине опять забыли.
Еды стало больше: началась охотничья пора. Но зато в лесу появились чужие люди да еще с собаками, пришлось удвоить осторожность, чтобы не попасть «на глазок» охотникам. Сами «братья» охотились подальше от бункера, охотились удачно, но когда вспоминали о долгой зиме, которая не за горами, у каждого невольно пробирал холодок по спине, куда сильнее пронизывавший сердце, нежели ночной холод в бункере.
Эгле по-прежнему держался замкнуто. Он не порывался на охоту, на заготовку дров, по грибы, по ягоды, как это делал Вилкс, старавшийся ничем не отличаться от других «братьев», однако работы по лагерю выполнял добросовестно.
На посты по охране лагеря Лидумс ни Вилкса ни Эгле по-прежнему не назначал. Но теперь оба понимали — это не недоверие, а тщательная забота об их безопасности. Делиньш, не умудренный еще большим жизненным опытом, как-то прямо сказал, что в случае нападения «синих», партизаны обязаны спасти «представителей Запада» даже ценою собственной жизни.
По вечерам много разговаривали о зимовке. «Братья» вспоминали прошлые свои приключения на длинном зимнем отдыхе, называли хуторки, где того или другого из них принимали с открытым сердцем. У Бородача на одном из дальних хуторов была вдовушка, мастерица варить самогон. У нее Бородач катался как сыр в масле. «А придет весна, — рассказывал он, — моя Марта и ревет и бранится, а я все равно усидеть не могу, все жду, когда придет сигнал от командира… Привык, что ли?» — удивлялся и сам он.
Кох собирался вернуться к жене. Жена сообщала, что за все лето никто о нем не спрашивал, и Кох надеялся, что если разрешит командир, ему удастся легализоваться. Двоюродный брат, рассказывал Кох не без гордости, стал писарем в районном Совете. Возможно, брат достанет чистые документы.
Разговоры эти происходили без Лидумса. При командире на них не решались. Говорили, что командир не любит, когда бередят душу разговорами о доме. У самого Лидумса уже много лет нет никакого дома. Кажется, этот железный человек мог прожить всю зиму в лесу в полном одиночестве.
Но, как видно, ржа и железо ест. Иногда Вилкс заставал командира у мольберта и вдруг замечал эскиз — море, берег и девушка, с неясным лицом, обращенным к зрителю, и чувствовалось, что художник боится выписать это лицо.
Иногда появлялась на эскизах командира высокая строгая женщина с суховатым бледным лицом, со скорбно, а может, обидчиво поджатыми губами, но эти эскизы Лидумс торопливо замазывал.
В эту пору, пору дождей и всеобщего увядания, времени у лесных людей стало много, так как никто не стремился наружу из теплого бункера, поэтому больше разговаривали, порой тоскливо вспоминали прошлую жизнь.