Чайная роза
Шрифт:
Падди долго смотрел на дочь, а потом положил ладонь на ее руку.
— Ладно, упрямица… Чай еще остался?
— Ага. — Фиона снова наполнила отцовскую кружку и с облегчением вздохнула, решив, что спор окончен. — Ах да, мы же получили письмо от дяди Майкла! — весело воскликнула она. — Тетя Молли ждет ребенка. Он пишет, что дела в магазине идут хорошо. Хочешь почитать?
— Утром, Фи. Сейчас я малость окосел.
— Нью-Йорк — это здорово, — сказала Фиона, думая о своем американском дяде, его жене и их уютном маленьком магазине. Дядя Майкл прислал им свою фотографию на фоне магазина с вывеской «БАКАЛЕЯ МИСТЕРА
— Конечно можешь. Он будет польщен. И пришлет тебе письмо на двадцати страницах. Нашего Майкла хлебом не корми, дай кого-нибудь поучить.
— Я сэкономлю несколько пенни на бумагу и марку… — Фиона прервалась и зевнула. Несколько минут назад ее подняла с постели боязнь, что отец перебудит всю улицу, но теперь, посидев у камина, она снова почувствовала усталость. Если она сейчас не ляжет, то не успеет выспаться; рано утром мать пойдет к мессе и разбудит тех, кому нужно идти на работу.
Мать ходила в церковь почти каждое утро и брала с собой Сими и Эйлин. Отец не делал этого никогда. Даже по воскресеньям, в отличие от Фионы и Чарли. Он не скрывал своей нелюбви к религии и не присутствовал на крещении собственных детей. Это сделал за него дядя Родди. Непонятно, как матери удалось заставить его прийти на венчание.
— Па… — сонно промолвила Фиона, накручивая локон на палец.
— Ммм? — с полным ртом промычал Падди.
— Почему ты никогда не ходишь с нами в церковь?
Падди сделал глоток и уставился в камин.
— Трудный вопрос, детка… Я хотел сказать, что не люблю, когда кучка стариков в длинных одеждах указывает мне, что и как делать. Но тут есть кое-что еще. То, о чем я никогда не говорил ни тебе, ни твоему брату.
Фиона смотрела на отца с удивлением, ожидая продолжения.
— Ты знаешь, что в юности мы с твоим дядей Майклом жили в Дублине. И что воспитывала нас сестра матери, моя тетя Эви, верно?
Девушка кивнула. Ей было известно, что отец лишился родителей еще в раннем детстве. Мать умерла при родах, а отец — вскоре после этого. «От чего?» — как-то спросила она. «От горя», — ответил Падди. Он никогда не говорил о своих родителях. По мнению Фионы, он был слишком мал, чтобы помнить их.
— Ну, — продолжил отец, — до переезда в Дублин мы жили с ма и па на маленькой ферме в Скайберрине. На побережье графства Корк.
Фиона слушала, широко раскрыв глаза. Она знала своих покойных бабушку и дедушку с материнской стороны, но об отцовской родне не слышала ничего.
— Мои родители поженились в восемьсот пятидесятом, — сказал он, сделав еще глоток, — через год после очередного неурожая картофеля. Отец хотел жениться раньше, но не мог из-за голода. Жилось тогда из рук вон плохо… ну, ты об этом слышала. Мужчина не мог прокормить сам себя, не то что семью… Им обоим пришлось несладко, оба потеряли родных. По словам отца, он выжил только потому, что надеялся жениться на моей матери.
Падди поставил кружку, наклонился вперед и уперся локтями в колени. На его губах появилась грустная улыбка, глаза прищурились.
— Понимаешь, он сходил по ней с ума. Обожал. Они знали друг друга с рождения. Он делал ей подарки. Всякую ерунду вроде диких
Они много работали. Оба знали, что такое голод, и не хотели, чтобы он повторился. Я был их первенцем. Майкл младше меня на четыре года. Когда мне исполнилось шесть, ма забеременела снова. Все это время она плохо себя чувствовала. Я помню это, хотя в ту пору был совсем маленьким.
Во время рассказа о детстве выражение лица Падди изменилось. Слабая улыбка погасла, глаза потемнели, а морщины на щеках и лбу внезапно углубились.
— Когда пришло время рожать, отец отправился за повивальной бабкой, а меня оставил присматривать за матерью и братом. Едва он ушел, как ма стало плохо. Она корчилась, хваталась за края кровати и изо всех сил старалась не кричать. Я пытался помочь ей. Бегал во двор, мочил под колонкой отцовские носовые платки и клал ей на лоб.
Когда повивальная бабка наконец пришла, она все поняла с первого взгляда и послала па за священником. Отец не хотел уходить. Не сдвинулся с места, пока женщина не крикнула: «Ради бога, поторопись! Ей нужно исповедаться!»
Идти было недалеко, и вскоре па вернулся с отцом Макмагоном, высоким и надутым как индюк. Мы с Майклом сидели на кухне, потому что повивальная бабка выставила нас из комнаты. Отец и священник вошли в спальню, но бабка выставила и отца тоже. Па пришел на кухню, сел у камина и уставился в огонь…
«В точности как ты сейчас», — подумала Фиона, глядя на отца с болью в сердце. Его широкие плечи ссутулились, сильные руки сжались.
— Я сидел ближе всех к спальне и слышал их голоса. Священника и повивальной бабки. Ее звали миссис Рейли. Она говорила, что моя ма потеряла много крови, очень ослабела и что нужно выбирать между ней и ребенком.
— Спасайте ребенка, — сказал священник.
— Святой отец, она говорила, что у нее двое детей и муж, о которых нужно заботиться. Конечно, вы не…
— Вы меня слышали, миссис Рейли, — ответил он. — Младенец не крещен. Если вы будете ждать, то подвергнете опасности его бессмертную душу. И свою тоже.
Ну, после этого миссис Рейли извлекла ребенка на свет. Один Бог знает, как ей это удалось. Бедняжка даже не пищал. Через несколько минут я ощутил запах зажженных свеч и услышал, как священник начал бормотать по-латыни. Мой па тоже услышал это и побежал в спальню. Я пошел следом и видел, как он оттолкнул священника, взял мать на руки, стал баюкать, как маленькую, и шептал ей на ухо что-то ласковое, пока ма не умерла… — Падди осекся и проглотил комок в горле. — Мальчика назвали Шоном Джозефом, в честь моего отца. Священник окрестил его, а через час ребенок умер тоже.
Па долго держал ее в объятиях и выпустил только тогда, когда начало смеркаться. К тому времени священник ушел к нашим соседям Макгуайрам, чтобы поужинать и попросить миссис Макгуайр позаботиться о нас. Миссис Рейли занималась мертвым ребенком. Отец надел куртку и велел мне присмотреть за братом. Па был ужасно тихий. Наверное, если бы он ругался, плакал и ломал мебель, это помогло бы ему как-то справиться с горем. Но он не мог.
Я видел его глаза. Они были мертвыми. В них больше не было ни света, ни надежды.