Чайная роза
Шрифт:
Они с Джо годами представляли себе собственный магазин; планы уточнялись до тех пор, пока картина не стала такой ясной, что Фиона закрывала глаза и чувствовала запах чая, гладкость дубового прилавка и звон медного колокольчика, извещающий о приходе посетителя. Помещение у них будет светлое и просторное, а не какая-нибудь дыра в стене. По-настоящему красивое, с такими большими витринами, что люди просто не смогут пройти мимо.
«Фи, все дело во внешнем виде, — часто повторял Джо. — Только он привлекает покупателей».
Их магазин ждет успех, в этом Фиона не сомневалась. Джо, как сын зеленщика, знал о торговле
«Наш магазин, только наш», — думала Фиона, любуясь Джо, смотревшим на реку. Решительный подбородок, золотистая щетина на щеках, крошечный шрам над глазом… Она знала каждую его черточку. Джо Бристоу был неотделим от ее жизни и будет неотделим всегда. Они росли на одной улице, жили через дом друг от друга. С детства играли вместе, бродили по Уайтчеплу, рассказывая о своих обидах и неприятностях.
В детстве они делились едой и монетками, а теперь — мечтами и собирались разделить жизнь. Они с Джо поженятся. Но не сейчас. Ей всего семнадцать; отец говорит, что она слишком молода. Но через год ей исполнится восемнадцать, а Джо — двадцать, у них будут деньги и хорошие виды на будущее.
Фиона встала и спрыгнула со ступенек на плоский берег. Ее тело дрожало от радости. Она подбежала к реке, зачерпнула пригоршню камней и начала сильно и быстро швырять их в воду. Когда камни кончились, девушка повернулась к Джо, который продолжал сидеть на ступеньках и наблюдать за ней.
— Однажды мы будем такими же большими, как все это! — Она раскинула руки в стороны. — Больше «Уайтса» или «Сейнсбери». И больше «Харродса»[2]. — Несколько секунд она стояла неподвижно, глядя на пристани, раскинувшиеся слева, справа и на противоположном берегу. Постороннему наблюдателю Фиона показалась бы тоненькой и хрупкой девочкой, стоящей на берегу и подметающей подолом глину. Но внимательный взгляд Джо замечал в каждом ее движении, в каждом жесте стремление пробиться наверх. Об этом говорили решительно вздернутый подбородок и натруженные руки, стиснутые в кулаки так, словно кто-то бросал ей вызов.
— Мы будем такими большими, — продолжила она, — что каждый купец на этой реке вылезет вон из кожи, чтобы продать нам свои товары. У нас будет десять магазинов в Лондоне… нет, двадцать… и по всей стране тоже. В Лидсе и Ливерпуле. В Брайтоне, Бристоле, Бирмингеме и… — Внезапно она заметила взгляд Джо и смутилась. — Почему ты так на меня смотришь?
— Потому что ты врушка.
— Неправда!
— Правда. Ты самая отчаянная девчонка, которую я когда-нибудь видел. Духу в тебе больше, чем в любом парне. — Джо откинулся на локти и смерил ее оценивающим взглядом. — Может, ты и не девчонка вовсе, а переодетый шкет.
Фиона улыбнулась:
— Может быть. Спустись и проверь.
Когда Джо встал, озорница Фиона повернулась и припустила вдоль берега. Джо бежал следом. Когда он схватил ее за руку, девушка залилась смехом.
— Бегаешь ты действительно как девчонка. — Джо привлек ее к себе и притворился, что рассматривает ее лицо. — Кажется, для шкета ты слишком хорошенькая.
— Только кажется?
— Но я могу и
Пальцы Джо коснулись ее щеки. Потом он нежно приподнял ей подбородок и поцеловал в губы, раздвинув их языком. Она знала, что до свадьбы так поступать не следует. Отец Диген после исповеди заставил бы ее прочитать молитвы Деве Марии, а если бы об этом узнал родитель, то спустил бы с нее шкуру. Но губы Джо были шелковыми, язык — бархатистым, а кожа — теплой от послеполуденного солнца. Не успев подумать, она поднялась на цыпочки, обвила руками его шею и ответила на поцелуй. Прижиматься к Джо и чувствовать прикосновения его крепких рук было слаще всего на свете.
Свист и улюлюканье заставили их разомкнуть объятия. Из шлюза Уоппинг, служившего воротами расположенных неподалеку лондонских доков, плыла баржа, команда которой пялилась на них во все глаза.
Покраснев как свекла, Фиона толкнула Джо в лабиринт штабелей, где они и оставались, пока баржа не уплыла. Раздался звон церковного колокола. Было уже поздно; Фиона знала, что пора идти домой и помогать матери готовить обед. А Джо нужно было возвращаться на рынок. Они поцеловались еще раз и пошли к Старой лестнице. Фиона поднялась по ступенькам, надела чулки и ботинки и одернула юбки.
Потом на мгновение остановилась и еще раз посмотрела на реку. Теперь она сможет вернуться сюда только через неделю. Неделю подъема затемно, бега трусцой к Бертону и обратно, к домашним обязанностям, которым нет конца. Но это неважно. Важно только то, что однажды она освободится. Отойдя подальше от берега, девушка увидела на воде белые барашки. Волны плясали. Река радовалась за них с Джо. Или это ей только казалось?
«А почему бы и нет? — с улыбкой подумала Фиона. — Мы с Джо любим друг друга. У нас есть двенадцать фунтов, два шиллинга и мечта. Плевать на Бертона и унылые улицы Уайтчепла. Через год мир будет принадлежать нам. У нас все впереди».
— Падди… Падди, который час? — спросила мужа Кейт Финнеган.
— Что? — не отрываясь от газеты, ответил он.
— Время, Падди, — нетерпеливо сказала Кейт, держа одной рукой желтую миску, а другой смешивая ее содержимое.
— Кейт, радость моя, ты же только что спрашивала. — Он вздохнул, полез в карман и достал выщербленные серебряные часы. — Ровно два.
Кейт нахмурилась, сильно прижала тесто к краю, разминая сгустки, и сунула миску в раковину. Потом взяла вилку и проткнула одну из трех бараньих отбивных, жарившихся на плите. По отбивной побежал ручеек жира и зашипел, соприкоснувшись с горячим дном сковородки. Женщина выложила отбивные на блюдо и поставила его в духовку, рядом с кастрюлькой луковой подливки. Затем взяла связку сосисок, отрезала несколько штук и бросила их в сковороду. Когда сосиски начали жариться, Кейт села за стол напротив мужа.
— Падди, — сказала она, негромко похлопав ладонью по столешнице. — Падди…
Он посмотрел поверх газеты в большие зеленые глаза жены.
— Да, Кейт. Что, Кейт?
— Тебе следовало бы приструнить их. Шляются где-то и не дают тебе поесть. А меня заставляют стоять и ждать.
— Они придут с минуты на минуту. Давай начнем. А если обед остынет до их прихода, пусть пеняют на себя.
— Дело не в обеде, — призналась она. — Мне не нравится, что они бегают по улицам, когда вокруг убивают людей.