Че Гевара. Книга 1. Боливийский Дедушка
Шрифт:
– Смотри, – сказал он и толкнул маленький зеленоватый апельсин. Тот покатился по столу. Таня, засмеявшись, прихлопнула его ладонью и принялась счищать ногтями жесткую корку. – Шаман делает то же самое, только толкает не рукой, и не предметы, а ум.
– Ну, это все знают, – пожала плечами Таня, высасывая апельсиновый сок.
– Ну прям уж все, – усмехнулся Ильич. – Но вот что действительно мало кто знает: обычно шаман двигается только вдоль одной из осей, скажем так, вверх или вниз.
– И ты предлагаешь попробовать сдвинуться вбок? – быстро спросила Таня, и Ильич довольно кивнул – она стразу ухватила суть.
– Помнишь, я рассказывал тебе о волшебной вещи, которую искали мои предки? Вот она как раз позволяет сдвигаться в любую сторону самому или двигать других. Ну, то есть я так думаю. По легенде, она позволяет наводить морок и видеть несбывшееся, но, кажется, это и есть движение в сторону. Но вещь давно потеряна, никто не знает, где ее искать. Зато я, кажется, придумал, как обойтись без нее. И если я прав…
– Сможешь, наконец, защитить диплом?
– Диплом! – расхохотался Ильич. – Таня, ты даже не представляешь… Это масштабы Эйнштейна…
– Ты будешь знаменитым?
– Наверное. Но это не важно. Я хочу знать, понимаешь? Ты поможешь мне?
– Почему именно я? Почему не попробуешь сам?
– Мне трудно одновременно проводить ритуал и фиксировать происходящее, – признался Ильич. – А мои приятели из университета думают, что я свихнулся. Один так и вовсе заявил, что он принципиально против наркотиков, будто я ему не аяваску предложил, а какую-нибудь дурацкую марихуану…
– Ладно, – сказала Таня. – Давай, двигай вбок.
Вот так, легко и не задумываясь, совершенно буднично. Тане в тот момент и в голову не пришло, что она выбирает судьбу, судьбу недобрую и пугающую. Она привыкла доверять шаманам, она привыкла слушаться Ильича – еще с тех времен, когда он, тощий, усталый вымотанный бесконечной подготовкой к инициации подросток, присматривал за ней, шестилетней, пока она играла с его младшими братьями.
Густое питье горчило – Тане был уже знаком этот вкус, старший Чакруна проводил с ней ритуал год назад, чтобы избавить от мигреней. Она медленно растворялась в мире, превращалась в апельсин, в луну, в порыв ветерка, долетевшего с реки. Она была гекконом и москитом, которого тот съел, ночным небом и шелестом листьев; свет наполнял ее, и она становилась светом.
А потом Ильич двинул вбок.
И что-то пошло не так. Мир оказался перевернут вверх ногами: где-то далеко внизу, за багровым туманом, сияла древняя башня, и жадный взгляд Чиморте тянул ее к себе. Она оступилась. Она хотела отойти от края обрыва, вернуться в человеческий мир, но перед этим взглянуть хоть одним глазком на загадочного зверя, позволить себе хоть на секунду почувствовать его прекрасную власть, освобождение от оков разума. Она потянулась навстречу – и пошатнулась, мир под ногами качнулся, и Таня полетела вниз, к вершине башни, всем телом слыша торжествующий звериный рев…
Это был несчастный случай, говорил потом Ильич. Так же твердил присланный в Ятаки новый учитель. Просто несчастный случай, но девочка убита. Просто ошибка, но Таня, мечтавшая стать врачом, вынуждена жить на болоте, среди монашек, которые всерьез верят, что своей любовью способны удержать Чиморте в башне. Разглядывая ретаблос, заказанные послушницами, Таня едва удерживала истерический смех. «Я была средней дочерью бедного крестьянина, у которого было семеро детей, и была вынуждена пойти работать к синьоре Катарине. Благодарю Святого Чиморте за то, что он обратил на меня свой взгляд и призвал служить себе, и теперь я живу жизнью, угодной Богу». «Мой муж попал под грузовик на дороге в Ла-Игуеру и умер, я не знала, как мне жить дальше, и сходила с ума от горя. Благодарю Святого Чиморте за то, что он дал мне утешение».
Таня пробовала сбежать, пробовала сопротивляться, жить нормальной жизнь, но стоило ей закрыть глаза, и она чувствовала этот взгляд, стоило чуть ослабить контроль – и тоска начинала терзать ее. В конце концов, она сдалась. Поначалу ей казалось, что привязанность к монастырю – ее беда, но постепенно, сама того не понимая, начала искать оправдание такой жизни. Ведь он был прекрасен, этот зверь, древний индейский бог, Святой Чиморте. Она ненавидела его, но и любила.
Таня не знала, в какой момент она твердо решила разбудить его, вызволить из башни и тем самым освободиться самой. Она очень смутно представляла, как это можно сделать, пока не появился Дитер. Таня не сразу поняла, что ей дан шанс. Поначалу новый учитель вызвал у нее лишь недоумение – его угрюмость, его явное недовольство своим положением противоречили самой идее добровольной помощи бедным отсталым племенам. Дитер совсем не походил на жизнерадостных волонтеров, с которыми Тане приходилось сталкиваться раньше. Но несколько слов, оброненных местными благотворителями, все объяснили. В момент встречи с Ильичом в Камири Таня уже знала, что будет делать, и лишь дожидалась удобного момента. Нужно было найти повод, чтобы заманить учителя в монастырь, но Таня была уверена, что случай для этого найдется сам собой. Она боялась, что шаман сможет помешать ей, но теперь убедилась, что причин для опасений нет.
Таня не собиралась вникать в заботы Ильича; главное – он почему-то считает, что вмешиваться поздно. Ну и прекрасно, решила Таня и ударила пятками задремавшего мула. Впереди в болотном тумане уже темнели стены монастыря, выстроенного вокруг башни Чиморте.
ГЛАВА 8
В ПОИСКАХ ИЗБАВЛЕНИЯ
Москва, октябрь, 2010 год
Сергей с отвращением доцедил пахнущий ржавчиной кипяток и подбросил в огонь трухлявую ветку. Под плотными кронами, колышущимися высоко над головой, уже давно стемнело, и гладкие стволы окружало едва уловимое глазом белесое свечение. Но кусочек чистого неба над рекой еще мерцал золотым и розовым, и в нем отчетливо темнели силуэты трех летящих на восток уток.
После счастливого спасения из Куэбрадо-дель-Юро они потеряли в боях еще двух человек. Однажды это случилось на глазах у Сергея, и он до сих пор не мог забыть выражения усталости и раздражения в глазах умирающего Паблито. Он был ранен в живот; помочь ему не могли, и партизан, мучающийся от дикой боли, хотел только, чтобы все поскорее закончилось. После этого случая Сергей начал плохо спать. Попадая в ту странную реальность, где Че Геваре удалось уйти из рокового ущелья, он никогда не забывал, что галлюцинирует, но теперь стал задумываться – а что будет, если его убьют? Сможет ли он вспомнить в предсмертной тоске и боли, что ему есть куда вернуться, или его разум так и угаснет посреди несуществующей сельвы?
Партизаны уходили все дальше на юго-восток, прочь от населенных земель. Видимо, отряду все-таки удалось вырваться из зоны, контролируемой войсками – по расчетам Че, их должны были оставить в покое еще раньше. С боливийскими солдатами так и вышло; но рейнджеры гнались за партизанами удивительно упорно, и Сергей видел, что эта настойчивость тревожит команданте намного сильнее, чем привычная уже угроза ввязаться в очередной бой. Иногда он ловил угрюмо-вопросительные взгляды, которые Че кидал на Макса Морено. Похоже, преследование рейнджеров вызывало подозрения в адрес парагвайца.
Но последняя стычка случилась несколько дней назад. К вечеру, пройдя полтора десятка километров, разбивали лагерь, и Че тут же погружался в бумаги, доставленные Максом Морено. Сергей опасался в одной из галлюцинаций нарваться на пламенную лекцию о марксистских основах партизанской борьбы, но команданте явно было не до того. Он вступал в разговоры только для того, чтобы отдать короткие распоряжения либо в сотый раз призвать бойцов к дисциплине и разобрать очередную ссору. В лагере разговаривали о подходящих к концу припасах, о том, что неплохо было бы достать хотя бы мешок маиса. Вспоминали друзей из отряда Хоакина – гадали, верить ли сообщениям по радио, что все партизаны перебиты, или кому-то все-таки удалось спастись. Изредка вспыхивали перепалки – боливийцы считали, что приезжие влезли в авантюру, не попытавшись разобраться в местных особенностях, а кубинцы, убежденные материалисты, раздражались из-за суеверий, которыми их в изобилии снабжали аборигены.