Чеченский след
Шрифт:
Его бросили в коридоре, а сами палачи пошли в кабинет, из которого врач так и не вышел, чтобы взглянуть на больного.
— Господи, — склонилась над Асланом проходящая мимо санитарка-старушка, — кто же это тебя так?
Аслан не смог ответить. Открылась дверь кабинета, палачи вышли со справкой, очевидно, той, которая была им нужна.
— Может, помочь чем, сынок? — Старушка пыталась вытереть кровь на лице лежащего на полу Аслана.
— Иди, мамаша, по своим делам! — грубо скомандовал один из палачей и оттолкнул
Старушка с жалостью посмотрела вслед утаскиваемому палачами Аслану, покачала говолой:
— Господи, когда же все это кончится!..
— Гляди не болтай у меня, — оглянулся один из палачей, — а то для тебя прямо сейчас все и кончится…
Второй засмеялся. Очевидно, это была шутка.
— Куда теперь? — спросил первый, когда они вышли во двор больницы.
— Петрович сказал, челюсть надо ему вправить, — другой показал в неведомом Аслану направлении — туда.
«Заботятся, гады», — мелькнуло в сознании Аслана.
Тащили его недолго. Новое помещение находилось неподалеку от больницы. Аслан увидел только белый халат, белую маску на лице костоправа, который собирался вправить ему челюсть, и потерял сознание от острой боли, пронизавшей все его тело…
Пришел в себя он на бетонном полу. Боли он уже не чувствовал. И не думал о том, что с ним вообще будет дальше. Но почему-то беспокоил вопрос: «Неужели это Елена сообщила им, что я был у нее? Ведь они взяли меня буквально через десять минут после того, как я вошел в ее квартиру. И это не проверка паспортного режима. И не облава на террористов. Омоновцы действовали целенаправленно…»
Аслан гнал от себя подобные мысли, но его сознание снова и снова возвращалось к этому: «У нее своя семья, другая жизнь, я для нее — препятствие, возможно, даже напоминание о сделанной ошибке… Может, это и к лучшему, что у сына другой отец и что в его документах не будет написано: „Чеченец“… Хотя он, как она однажды сказала, моя копия. Бедный мальчик, только бы ему не пришлось пережить всех страданий, которые выпали на мою долю только потому, что я чеченец…»
Он вспомнил о том, с какой гордостью отец говорил ему о его происхождении. Древний княжеский род Магомадовых был известен не только в Грозном. Аслан всегда гордился своими предками. Даже тогда, когда в армии впервые в жизни услышал от «дедов» презрительное, обращенное к нему:
— Чечня!
Аслан ответил с гордостью:
— Да, я чеченец и горжусь этим.
«Деды» растерялись, они ожидали чего угодно: ответных оскорблений, драки, обид, но только не такого спокойного, гордого ответа.
С этого момента все вокруг словно забыли о его происхождении, и ни разу до конца службы никто не осмелился напомнить ему об этом.
Аслан рассказал своей матери о том, что в Москве у него есть сын, рассказал и об отношениях с родителями Елены. Мама Аслана рассудила, как всегда,
— Без родительского благословения, сынок, счастья не будет… Но если ты любишь и если она тоже тебя любит, то быть вам вместе вопреки всем обстоятельствам, козням всех врагов, которые только укрепят ваши чувства…
— Я очень скучаю по сыну, — говорил матери Аслан, — хочу его видеть, но боюсь мешать ее жизни, да и Сереже сейчас лучше не знать о своем отце…
— Если это твоя кровь, — так же спокойно и степенно отвечала мать, — то он тоже скучает и рано или поздно потянется к родному отцу, но не торопи события…
И Аслан ждал.
Голова раскалывалась, думать больше не было сил. Аслан провалился в глубокие расщелины памяти, ему почудился знакомый запах старых вещей, почти забытые голоса…
Аслан встал и пошел, открыл дверь в другую комнату и… очутился в темной комнатке с низким потолком — в крестьянской избе в три маленьких окошка, расположенных низко над полом, через них сильно бил свет луны с улицы. Комната слева была во тьме, но угадывался стол со стульями, и вроде там кто-то сидел. Из окна виделись сугробы снега, аккуратно отметенные к концам протоптанной дорожки, — так было принято у них чистить улицы. Что-то очень знакомое…
Аслан узнал эту избушку с островерхой крышей, как монашеский куколь укрывшейся между трех кирпичных двухэтажек — эдакая присевшая бабушка. В этой избушке жила его бабушка до конца своих дней, как ни звали ее сыновья переселиться в новый, только что выстроенный кирпичный дом — та ни в какую.
И тут услышал Аслан голос бабушки, она позвала его ласково:
— Асланушка, иди ко мне… Сядь со мною…
— Бабушка…
Аслан прижался к ее лицу щекой. Она погладила его по голове своей сильной шершавой рукой:
— Узнал меня, внучек?
— Да, бабушка, но ты же умерла?
— Умерла, умерла, но вот решила с тобой повидаться. Здесь можно…
— Да ведь твою избушку снесли двадцать лет назад!
— Ничего, что нету, мне разрешили побыть здесь недолго.
— Так это что, теперь комната свиданий, что ли?
— Свиданий, внучек… Как ты, родной?
Аслану захотелось поцеловать ее, но что-то не пускало, она почему-то отстранилась в глубь комнаты, лицо ее уплыло куда-то, но рука так же сильно продолжала гладить Аслана по голове.
— Плохо, бабушка, помираю, видно…
Бабушка начала всхлипывать, плакать, утирая глаза краем ладони, Аслан вспомнил: она всегда так делала. Аслан взял ее руку в свою, а руки уже не видно, и лицо ее растаяло на глазах, остался только последний шепот:
— Иди туда, там тебя любят…
— Куда — туда, бабушка?
Все, и нет ее. Растаяла бабушка Аслана вместе со своей ветхой избушкой.
«На тот свет зовет, что ли?» — думал Аслан, приходя в себя, со стоном поворачиваясь на другой бок.