Чего ты хочешь? [Трилогия][СИ]
Шрифт:
И, разумеется, ни костей, ни гнили, ни вони.
Внутри, наверное, было уютно и тепло. И пахло листвой, на земле ковер из листьев.
– Эй, дракон!
– позвал Марк, в трепетном ожидании.
Он чувствовал себя как перед экзаменом. Выходишь пред светлы очи экзаменационной комиссии, и самое главное - настроить преподов, расположить к себе. А там, глядишь, и ошибку за опечатку сочтут, а то и помогут мысль вернуть на правильный путь. Главное, не показать, как боишься и не уверен.
Сейчас тоже было важно сказать первые слова. Чтобы дракон не подумал чего плохого. Даже если сам дракон ничего не
Дракон вылез из пещеры до половины, вытянул шею, открыл пасть, и без лишней спешки откушал.
Когда желтоватые клыки входят в тело, ломая ребра и протыкая легкие - это безумно больно. Но даже эта сумасшедшая боль была не в силах перебить удивление и разочарование. Обычный зверь, ничуть не разумный, не добрый, не понимающий...
Не интересный.
Просто много очень длинных клыков.
Марк рванулся, затрепыхался как рыба, сердце забилось со скоростью пулемета, пытаясь уместить в оставшиеся мгновенья отмеренную жизнь, а дракон выплюнул его на землю (что практически не добавило боли), повернулся, и скрылся обратно в пещере.
Тело само, без участия разума, пыталось вогнать воздух в легкие, и последней мыслью было:
– Дураааак... Ну, дурак!
Первым ощущением, когда сознание вернулось, был горячечный жар по всему телу. И боль. Но боль была не острая, как тогда, в первый укус, а тупая, с пронизывающими прострелами. Тело пыталось бороться, скликая всю гвардию на борьбу с последствиями нечищеных клыков, сознание путалось, и было очень больно дышать. Кто-то поднес к губам чашку, и Марк выпил из нее, наплевав на боль. Потом разлепил веки, что-то увидел, и опять провалился в боль и жар.
Когда сражаешься за свою собственную жизнь со своим собственным телом - это очень странная война. Чтобы жить, надо дышать. Но дышать - больно. И еще дыхание должно быть осторожным, чтобы не рвались свежие шрамы, не выплескивалась свежая кровь в обширную внутреннюю гематому... А его еще переворачивают, а еще он когда-то успевает сходить в туалет... Когда с ним что-то делают, боль такая, что хочется орать в голос. Но нельзя. Нельзя орать, потому что он уже пробовал. И вместо облегчающего крика боль только нарастает, ибо малейшее усилие в груди вкручивает зверскую бормашину между ребер, и орать хочется вдвое сильнее. Поэтому надо просто тупо терпеть. Очень тупо. Просто терпеть. Тупо. Терпеть. Терпеееееть!
Иногда он проваливается в забытье. Но это происходит все реже. Правда, и боль воспринимается уже не как вселенский кошмар, а просто как обычное состояние тела.
При этом Марк как-то умудряется знать, что лежит не в больнице в Москве, не в завалах рудника, а в обычной крестьянской избе. И единственное, что он говорит в горячечном бреду, это "Кипяти тряпки. Тряпки кипяти!". Почему-то это очень важно.
Потом он очнулся в первый раз. Всерьез очнулся. Разумеется, это случилось ночью - в доме кто-то храпел. Ко всем телесным недугам добавилось желание хоть кого-то позвать, чтобы пришел, подержал за руку, потрогал лоб, чтобы попросить попить или еще чего. Не важно - чего.
Было время вдоволь наругать себя, вдоволь наохаться собственной беспомощности. Но, кроме этого - вспомнить упражнения из когда-то знакомой йоги, и дышать правильно, пытаясь найти в окружающем пространстве ниточки энергий, вливая их в страдающее тело.
Получалось плохо.
Тогда он просто постарался уговорить тело не так болеть. Мол, все, все. Больше не буду. Можешь смело лечиться - мешать не буду только помогать.
Утром впервые посмотрел на своих хозяев. Тетка лет сорока, в меру полная, вся в цветастых тряпках, и мужичок обыкновенный, ничем, в общем-то не примечательный.
– Очнулись? Ну, все, все, ставлю кипятить тряпки.
– Спасибо, хозяюшка, - хрипло ответил Марк, не узнавая своего голоса.
– Ничего, ничего. Маг тот сказал, вы выздоровеете. Терпите, сейчас дам попить...
– Какой маг?
– Да который вас и приволок. Сказал, что дракон вас покусал, велел вас обихаживать. Вы тут третий день лежите, стонешь, сердешный... Ну, потерпи, сейчас поменяю повязку.
– Погоди... Ты тряпки кипятила?
– Конечно, как ты, господин, и велел.
– Так меня же ими надо перевязывать!
– Так они же горячие!
– Ну, так остуди!
– Ими? А я, глупая, никак в толк не возьму, зачем тебе тряпки вареные нужны? Прости дуру, господин. Сейчас я, сейчас, - засуетилась хозяйка.
Хозяина звали Артемием, а супругу его - Феклой. Прямо, старорусская деревня, подумалось Марку. И еда у них была знакомая - пышный хлеб, перловая каша с маслом, иногда - щи. Оказывается, перловка, запаренная в русской печи - не просто съедобна, а даже вкусна. Взяв управление собственным лечением в свои руки, Марк очень быстро пришел в приемлемое состояние. Боль, разумеется, никуда не делась. Но стала привычной и терпимой. Теперь из дырок на груди сочилась прозрачная сукровица, без следов гноя. Жар спал, осталась приятная слабость, которую Марк помнил еще по тем временам, когда болел дома. Правда, тогда за ним ухаживала мама.... Сейчас его надолго оставляли без внимания. Артемий ежедневно, если не было дождя, уходил затемно, возвращался почти под вечер. Фекла занималась хозяйством, готовила еду, вышивала что-то, подолгу пропадала на дворе у скотины. Марк оказался вне времени и событий. Вечером с ним разговаривали, но более рассказывая местные новости, чем выспрашивая - видимо, понимая, что говорить в таком состоянии не слишком приятно.
Потом, видимо, наступил выходной. Утром хозяева оказались дома оба, и когда Марк открыл глаза, то первым делом почувствовал запах ухи. Где и когда Артемий взял рыбу, было неизвестно, но Марк сразу подумал, что рыба безумно свежая, именно поэтому запах такой божественный.
Впервые сел в постели, хлебая сам из глиняной плошки, а хозяйка с умилением глядела на плоды своего труда.
Потом опять лежал, пытаясь найти удобное положение, при котором не так болит.
В избу зашел незнакомый мужик средних лет, в меру усатый и бородатый, снял шапку, поклонился на красный угол, хозяевам, мельком глянул на Марка, и удалился с хозяином на кухню.