Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
ХОЗЯЮШКА МИЛАЯ,
ЗДЕСЬ СПЛЕТНИЧАТЬ НЕЛЬЗЯ!
Наслаждений для взгляда — целый вагон. Здесь, как живые, танцовщицы с острова Бали, пальмы вкупе с кактусами и шиповником, оружие — рубящее, колющее и огнестрельное, а также нечто вроде большого герба города Пардубице. И надписи разного рода, словно татуировщики использовали тело Гутфройда вместо блокнота. Однако прочтем:
КОМЕТА ГАЛЛЕЯ УПАДЕТ НА НАС В 1966 ГОДУ!
САРТИРОВОЧНЫЙ ВАГЗАЛ
МАЯ СУДЬБА — ВЫПУСКНИКИ
УГОЛЬНЫХ СКЛАДОВ
ПРАКЛЯТИЕ ПАЛО!!
ЧЕЛОВЕК — ХРУБКИЙ СОСУД
Мы бы не удивились, если бы предприимчивый пропагандист использовал «хрубкое» тело Гутфройда в агитационных целях, как-то:
СОБЕРЕМ УРОЖАИ БЕЗ ПОТЕРЬ, ДО ПОСЛЕДНЕГО ЗЕРНА!
Хочется взять химический карандаш и, как на клочке газетной бумаги, написать записку:
ВЕРНУСЬ ПОЗДНО,
УЖИН В ДУХОВКЕ — ГЕРТА!
Ага, а о модерне мы чуть было не забыли! Наш знакомец не отгораживается от новых веяний и тенденций, о чем свидетельствует рисунок бородатого протестанта с надписью: Make love, not war![57]
Так как на здешнем наречии «love» означает деньги, а «маке» связано с глаголом «макать», то, очевидно, здесь подразумевается нечто, связанное с любовью к банкнотам и казначейским билетам.
В данный момент обладатель мини-галереи Гутфройд по раз и навсегда заведенному обычаю проводит свою ежедневную ревизию и контроль. И надо отдать ему должное — никакая комиссия не справилась бы с этим более ответственно. В длинном выцветшем плаще болонья он переходит от стола к столу, выведывая, каково состояние финансов у посетителей, ко всем прочим их состояниям он относится без интереса. Основа успеха — незаметно подсесть и зацепиться, что он и старается сделать. Зацепиться — это, можно сказать, его жизненное кредо, впрочем, не только его одного. Ах, сколько похожих поползновений разных лиан мужского и женского пола наблюдаем мы постоянно и в более высоких ценностных группах; по сравнению с этим битва при Грюнвальде была сущей безделицей.
Присесть, закурить из пачки сигарет, лежащей на столе, выклянчить недостающую мелочь на пиво, не сопротивляться, если кто-то из присутствующих за столом тряхнет мошной и начнет угощать все застолье. Только умей уследить за тем, чтобы он не ошибся при заказе.
К сожалению, посетители уже знают эту обветренную всеми трактирными ветрами физиономию, и не успеет он пристроиться, как гонят его прочь, отодвигают от него стулья, кладут на них сумки, шляпы и пальто, прячут в карман сигареты, крепче держат в руках стаканы. Словом, готовятся защищаться до последней капли содовой.
Кое-какого успеха, впрочем, он добивается у стола картежников, хотя у последних бывает аллергия как раз на тех, кто присаживается. Но руки-то у них заняты картами, так что они почти беззащитны. Гутфройд, не долго думая, уверенно хватает наполовину опорожненную пол-литровую кружку и выпивает ее до дна. Пиво ему по вкусу, но уровень игры и особенно торговли его не удовлетворяет. Убогая игра, машет он рукой, смотреть тошно, и отправляется дальше в свой инспекционный путь.
Когда у человечества черный день, ему не поможет даже миссия ООН. Когда народ в пивной настроен бесчувственно, как, например, сегодня, то даже Гутфройд не добьется своего добрым словом и должен предлагать взамен денег какой-то эквивалент. Эквивалент может быть самым разным, удивляющим своей небанальностыо. Прошлый раз, например, Гутфройд предлагал гигантский пыльный филодендрон, смахивающий на тот, что стоял в районном национальном комитете II в конце коридора, прямо напротив соцбытотдела. Видели однажды, как он тащил бесхозный, но вполне приличный матрац. А то завладел гипсовым макетом какого-то микрорайона, правда, без таблички с фамилией архитектора и названием микрорайона. Она отклеилась и по дороге потерялась.
Сейчас он толчется здесь с живой козой. Тянет ее на цепочке от стола к столу и пытается кому-нибудь всучить, а коза с любопытством посматривает в карты картежников и, если кто-то из них объявит «пики», пытливо оглядывает его, склонив в раздумье головку. Гутфройд уже давно не видел монеты крупней пяти крон, и его торги впрямую соответствуют его финансовому кругозору.
Вдруг в пивную входит ужасно разобиженный человек и начинает запивать свою скорбь прямо возле стойки.
— Сто граммов «смеси» для микроба!
Для Гутфройда это прямой вызов подключиться к творческой беседе. Но «Беккенбауэр» молча указывает надпись на боковой стене возле темной репродукции:
ВОДИТЬ В ПОМЕЩЕНИЕ СОБАК И ПЛЕВАТЬ НА ПОЛ ЗАПРЕЩЕНО!
Профессионально дышит, а может, и легонько плюет на стакан и полирует его о предплечье.
— Это же не собака. У собаки рогов не бывает, — пытается защищаться Гутфройд, но продавец пива всегда прав.
— Неважно. Ефрейтор не чин, коза не имущество.
— Это бездоказательно. Саанская коза — хорошая дойная коза…
— Очень приятно, но неинтересно… Ефрейтор не чин, коза не имущество.
— Не купишь?
— Молока в меню не держим, слабый спрос…
И машет рукой на него и на козу.
Но Гутфройд не сдается. Он хватает за рукав и тянет от стойки разобиженного посетителя, тянет за ту самую руку, в которой тот держит стакан «смеси», так что посетитель защищаться не может. Он позволяет подвести себя к столу и усадить, после чего владелец козы отрекомендовывается:
— Юлиус Гутфройд, дунайский волк. Очень приятно, но неинтересно, как говорят интеллигенты. Дунайский речной торговый флот, Зимний порт, Катаракты, Железные ворота, Измаил и так далее, пассажирский на Трнаву и Леопольдов отходит с третьего пути. Как в анекдоте: еще может, еще может, уже не может. Вся Европа, Гамбург… В настоящее время в отпуске для поправки здоровья, диагноз: восемьсот двадцать. Такого в девятой палате не было ни у кого. Так сказать, заочное обучение…
Он запинается, удивленный, что странный посетитель согласно кивает головой и не гонит его. Гутфройд привык к совершенно обратной реакции, но он умеет быстро приспособиться.
— Пекар… — уныло мямлит посетитель, вроде бы расстроенный тем, что его жизнь не столь богата событиями, как у собеседника; Гутфройд, воспользовавшись этим моментом, быстро придвигает стул поближе и крепко, с пониманием жмет ему руку. Еще раз украдкой осматривает его, потом в виде эксперимента касается рукой сигарет, которые посетитель положил на стол, да так и оставил, словно туристов в чужом городе.
— Пекар? Потрясающе, мы уже виделись. Кто знает, может, все мы дальние родственники. Словаки. Я возьму у вас сигаретку, покурю один. Пиво заказать можно? Для разговора, шеф. На той неделе у меня был день рождения, в заднем кармане большая сумма, здесь — мелочь, и я, представьте, потерял. Сумму, конечно. Вы закажете себе пиво или чего-нибудь против рака? И для другой ноги. Я закажу, меня здесь знают. «Беккенбауэр» чужих не любит. Одолжите мне пять крон? В случае чего в «Палацке» меня все знают. Хотите, можем пойти спросить.